Книга Судебные ошибки - Скотт Туроу

— Я все думаю, почему ты вернулась сюда. Ты такая же, как я, верно? Без семьи? Без детей?

Если бы Рейвен отсидел в тюрьме, то, наверное, уехал бы. Однако Джиллиан почувствовала какое-то импульсивное нежелание сравнивать себя с Артуром. Она была одинокой, но по собственному выбору, и всегда считала это состояние временным. Ей было тридцать девять, когда за ней приехали агенты ФБР, однако брак, семья продолжали занимать видное место в ее представлении о собственном будущем.

— У меня умирала мать. И в управлении тюрем сочли, что я буду помогать в уходе за ней. В сущности, это было решением управления.

Этот ответ был неполным, как и все ответы, которые Джиллиан давала Артуру. Когда она вышла из тюрьмы, у нее не было гроша за душой — все забрали правительство и адвокаты. И Даффи Малдауэр, ее так называемый спонсор в программе двенадцати шагов, предложил ей жилье. Но все-таки она иногда недоумевала, подобно Артуру, почему вернулась на место преступления в полном смысле этого слова.

— Когда отведенный срок помощи по уходу истечет, возможно, попрошу разрешения уехать.

— Она умерла? Твоя мать?

— Четыре месяца назад.

— Мне очень жаль.

Джиллиан пожала плечами. Она еще не разобралась, как относится к смерти отца и матери. Правда, то, что она не размышляла о таких вещах, долгое время казалось одним из ее немногих достоинств. Дом и детство у нее были хуже, чем у большинства, лучше, чем у кое-кого. Алкоголики-родители, шестеро детей, постоянное состояние соперничества и войны всех против всех. Для Джиллиан единственным достоинством этого воспитания было то, что оно побуждало ее пробиваться в жизни. Это напоминало исход из Помпеи — от тлеющих развалин и отравленного воздуха можно только бежать. Цивилизации надо будет возрождаться в другом месте. Джиллиан возлагала все свои надежды на два достоинства — ум и красоту. Она была хорошенькой, сообразительной и, обладая этими ценными качествами, не видела, как прошлое может ей помешать. Джилл Салливан, родившаяся в том доме, преобразилась в ту Джиллиан, которую она создала своей волей. А потом уничтожила.

— Мой отец умер три месяца назад, и я до сих пор сам не свой, — сказал Артур, страдальчески наморщив низкий лоб. — Он постоянно сводил меня с ума. Думаю, такого нервозного человека свет не видел. Странно, что беспокойства не свели его в могилу много лет назад. Но знаешь, все эти метания и страхи мне всегда давали понять, как он нас любит.

Артур поднял на нее застывший, словно бы устремленный в прошлое взгляд. Он напоминал щенка, постоянно тычущегося влажным носом тебе в руку. Через секунду Артур показался обеспокоенным то ли тем, как много сказал о себе, то ли ощутил неловкость Джиллиан.

— Почему я рассказываю тебе об этом? — спросил он.

— Видимо, думаешь, что такой, как я, делать больше нечего, как тебя слушать.

Тон Джиллиан был совершенно разговорным, и сначала ей казалось, что в ее словах не должно звучать укора. Но укор прозвучал. Казалось, откровенная грубость ее замечания потрясла их обоих. По одутловатому лицу Рейвена прошла дрожь, потом он выпрямился и застегнул пуговицу на пиджаке.

— Извини, что докучал. Я ошибся, подумав, что у нас есть нечто общее.

Решив справиться с собой, Джиллиан нашла в сумочке пачку сигарет и закурила. Но когда чиркала спичкой, рука ее дрожала. Поддаться стыду было для нее большой опасностью. Тогда ей никогда не выбраться из-под горы обломков. Она смотрела, как пламя ползет по спичке, превращая серый картон в пепел. Услышала, как сидевший напротив Артур застегнул на портфеле «молнию».

— Возможно, придется вызвать тебя повесткой и снять показания под присягой, — сказал он.

«Вот тебе на, — подумала Джиллиан. — И конечно же, растерзать меня. Кстати, заслуженно».

— Повестку можно отправить по почте?

Артур спросил, как связаться с ней, не обращаясь в отдел федерального суда по условно-досрочному освобождению, и она сказала, что живет в цокольном этаже дома Даффи Малдауэра. Малдауэр, в прошлом католический священник, некогда был главным обвинителем в зале Джиллиан и, таким образом, постоянным противником Рейвена. Однако Артур даже не счел нужным поинтересоваться из вежливости, как он поживает. Вместо этого, не глядя на нее, равнодушно записал его адрес на электронный органайзер, одно из миллиона чудес, которые за четыре с половиной года, проведенные ею в заключении, стали необходимостью в жизни американцев. Между ними медленно расплывались голубые струйки табачного дыма. Подошла официантка и спросила, не хотят ли они еще кофе. Джиллиан подождала, когда она отойдет.

— Артур, я не хотела тебе грубить.

— Ничего, Джиллиан. Я знаю, ты всегда считала меня скучным.

Она с горечью улыбнулась. Но ощутила какое-то восхищение Артуром. Он повзрослел. Уже мог постоять за себя. И бил в цель. Тем не менее Джиллиан сделала еще попытку.

— Артур, я не особенно счастлива. И видимо, становлюсь еще несчастнее, встречая старых знакомых. Это мучительное напоминание.

Разумеется, она сказала глупость. Если на то пошло, кто счастлив? Не Артур же Рейвен, нескладный, непривлекательный, одинокий, да еще сестра с психическими проблемами. Эмоциональное состояние Джиллиан никого особенно и не заботило. Никто не сомневался, что она страдает. Но все считали, что заслуженно.

Артур, не ответив, поднялся, сказал только, что свяжется с ней, и пошел к двери. Глядя ему вслед, Джиллиан уловила свое отражение в дешевых, обрамленных золотистым узором зеркалах на поддерживающих потолок колоннах. Она часто пугалась, видя себя, потому что выглядела гораздо более беззаботной, чем была на самом деле. В этом было нечто, говорящее, что она, подобно нержавеющей стали, кажется несокрушимой. Она была высокой, стройной, и даже время не испортило очертаний ее красивых скул. Но яркость уже теряла. Рыжевато-белокурые волосы приобрели сероватый оттенок, предвестник седины; как у всех светлокожих, на ее лице была заметна каждая морщинка. Однако изысканные детали — хорошо сидящий саржевый костюм, нитка жемчуга, прическа с пробором — подчеркивали спокойное достоинство, которым она словно бы светилась. Это был вид, который она напускала на себя еще в подростковом возрасте. Фальшивый, как автопортреты, создаваемые почти всеми в юности. Но не был забыт ни он, ни видимость умения владеть собой, ни сопутствующая ей чрезмерная лживость.

Разумеется, она обманывала Артура Рейвена. Вводила в заблуждение ответами, потом больно уколола, чтобы он не задерживался, пытаясь узнать правду. Рейвена сбили с толку слухи, злобные сплетни, ходившие много лет назад, когда ее жизнь рушилась. Говорили, что она пьяница — но это было не так. Говорили, что за обедом она напивается и возвращается на судейское место почти неспособной к работе. Правда, она как-то заснула там, не просто вздремнула на минутку, а легла лицом на стол и погрузилась в такой глубокий сон, что, когда судебный пристав разбудил ее, на щеке остался след от кожаной папки. Высмеивали ее пьяное бормотание и сквернословие. Сокрушались о ее загубленных пьянством способностях, благодаря которым она поступила в Гарвардский университет и в тридцать два года стала судьей. Кудахтали о том, что она не вняла многочисленным предупреждениям прекратить пьянство. И все это время она хранила свой секрет. Джиллиан Салливан не была пьяницей, как гласили слухи, не «сидела на таблетках», как подозревали судебные служащие, настойчиво утверждавшие, что никогда не улавливали от нее запаха перегара. Нет, Джиллиан Салливан, в прошлом обвинитель, судья Высшего суда[4], была героиновой наркоманкой.