Книга Голубая комната - Жорж Сименон

Были ли счастливыми две недели, которые они провели в Сабль-Долонь? Счастливыми и немного грустными — его одолевали внезапные приступы тревоги, чего не могли не замечать жена и дочь.

Они вели обычный для всех отдыхающих образ жизни: завтракали на террасе, Мариан прямо в своем красном купальнике, а в девять утра они были на пляже, где у них появилось даже свое место.

Уже через два дня у них сложились ритуалы и привычки, они познакомились с соседями по столовой в «Черных камнях» и обменивались улыбками с пожилой четой. Супруги мило беседовали с Мариан, а та завороженно смотрела на бороду старика:

— Если он немного наклонит голову, его борода попадет в суп.

Каждый вечер Мариан не сводила с него глаз, уверенная, что это непременно должно произойти.

По утрам и после обеда одни и те же постояльцы занимали места под зонтиками рядом с ними; полная блондинка долго натирала себя маслом для загара, а потом, лежа на животе и спустив бретельки купальника, целыми днями читала; плохо воспитанные мальчишки — сыновья парижан — показывали Мариан язык и толкали ее, когда она купалась.

Жизель, немного выбитая из колеи вынужденным бездельем, вязала свитер небесно-голубого цвета, в котором Мариан пойдет в школу, и шевелила губами, считая петли.

Так ли уж хороша была эта идея отдыха у моря? Тони играл с Мариан, учил ее плавать, поддерживая под подбородок. Он хотел научить и Жизель, но она, как только переставала чувствовать дно под ногами, впадала в панику, начинала отчаянно молотить руками и цеплялась за него. Один раз, когда ее неожиданно накрыло волной, ему показалось, что он увидел в ее глазах страх. Но боялась она не моря, а его.

Иногда он подолгу был совершенно спокоен, расслаблен, играл в мяч, прогуливался с Мариан до конца мола. Втроем они бродили по узким улочкам города, осматривали собор, фотографировали рыбачьи лодки в бухте, рыбные торги и местных жительниц в плиссированных юбках и блестящих сабо.

Не меньше десяти тысяч людей так же проводили время, с началом грозы хватая свои вещи и спеша укрыться в гостиницах и кафе.

Почему же временами на него что-то находило, он словно отключался от внешнего мира? Может, это был упрек за то, что он не в Сен-Жюстене, где Андре напрасно подавала ему условный сигнал?

— Кстати, по поводу сигнала, господин Фальконе…

После нескольких недель, проведенных в Пуатье, Тони начал путать, какие вопросы задавал следователь Дьем, а какие — психиатр. Случалось, они спрашивали об одном и том же, но разными словами и в разном контексте. Может быть, они совещались между допросами, надеясь подловить его на противоречии.

— Когда вы с вашей любовницей договорились об этом сигнале?

— В первый же вечер.

— Вы хотите сказать, это было в сентябре, на обочине дороги?

— Да.

— Кому принадлежала эта идея?

— Ей. Я уже говорил вам. Она хотела, чтобы мы встретились в более подходящей обстановке, а не на опушке леса, и она сразу подумала о гостинице моего брата.

— Она же предложила и полотенце?

— Сначала она хотела выставлять какой-то определенный товар в уголке витрины.

У них было две витрины, забитые бакалейными товарами, разными текстильными мелочами и сандалиями. Магазин Депьер находился на центральной улице, рядом с церковью, так что пройти через город, минуя его, было невозможно.

Внутри был полумрак, два прилавка завалены товарами, вдоль стен стояли бочки и ящики, полки ломились от консервных банок и бутылок, под потолком развешаны хлопчатобумажные брюки, корзины и окорока.

Тот особенный запах, который царил здесь, был неотъемлемым воспоминанием детства; сильнее, пожалуй, врезался в память только запах керосина — на многих отдаленных хуторах и фермах не было электричества.

— О каком товаре шла речь?

— Это был пакет с крахмалом. Но потом она побоялась, что муж переставит его на другое место, пока она будет в кухне.

Как могли они надеяться узнать все о чужой жизни, которая была так далека от них, за несколько недель или даже месяцев, беседуя по два-три часа в день? Не только о его и Жизель жизни, но и об Андре, мадам Депьер, мадам Формье, обо всей деревне, о поездках между Сен-Жюстеном и Трианом. Только для того, чтобы все узнать о голубой комнате, надо было…

— В конце концов, она решила, что по четвергам, если у нее будет возможность встретиться со мной в отеле, она будет вешать сушиться полотенце на свое окно.

Окно их комнаты, ее и Николя, — они спали в одной комнате, расположенной над лавкой, — одно из трех узких окон с переплетами, за которым в глубине комнаты можно было увидеть на коричневатой стене литографию в черной с золотом рамке.

— Таким образом, утром по четвергам…

— Я проезжал мимо ее дома.

Кто знает, пока он разгуливал в плавках по пляжу, не звала ли его Андре, не висело ли на окне полотенце все это время? Конечно, он видел, как она с мужем вернулась из Триана на своем «ситроене», но не знал, в каком настроении.

— Хочу спросить, месье Фальконе, предлагая жене эту поездку…

— Она сказала мне, что Мариан бледненькая.

— Я знаю. И вы воспользовались случаем. Чтобы успокоить ее, разыграть из себя примерного мужа и отца, развеять ее подозрения. Что вы думаете о таком объяснении?

— Оно неверно.

— Вы продолжаете утверждать, что вашей целью было удалиться от любовницы?

Он ненавидел это слово, которым был вынужден называть Андре.

— В общем, да.

— Вы уже тогда приняли решение больше с ней не встречаться?

— У меня не было определенных намерений.

— Вы встречались с ней в последующие месяцы?

— Нет.

— Она больше не подавала вам сигнала?

— Не знаю, я с тех пор не проезжал мимо ее дома по утрам.

— Только потому, что однажды после обеда вы увидели, как ее муж вышел из здания вокзала и зашел в кафе выпить лимонаду? Вы утверждали, что это была единственная женщина, с которой вы познали всю полноту физической любви. Если я правильно помню, вы говорили о настоящем озарении.

Это была правда, хоть он и не употреблял таких слов. В Сабль-Долонь ему часто случалось вспоминать голубую комнату и невольно стискивать зубы от желания. Иногда он вдруг без причины раздражался, кричал по пустякам на Мариан или, наоборот, становился рассеян и подолгу смотрел в одну точку. В таких случаях Жизель переглядывалась с дочерью, словно говоря:

— Не обращай внимания. У отца много забот.

Наверное, они также бывали удивлены, когда, спустя мгновение, он вдруг становился преувеличенно ласковым, чересчур терпеливым и нежным.

— Вы честолюбивы, господин Фальконе?