Книга Доктор Данилов в МЧС - Андрей Шляхов

– Эй, народ! – бесцеремонно вмешался в спор Ломакин. – А как правильно бутерброды с колбасой делать?

Спорщики замолчали и недоуменно уставились на него.

– В смысле, колбасу сначала надо нарезать или хлеб? – невозмутимо продолжал Ломакин. – И какое соотношение по толщине можно считать идеальным? А то я всю жизнь режу что и как попало, но ведь хочется знать, как правильно. Что скажете, академики кулинарных наук?

Волков ничего не сказал – только покачал головой. А вот Шавельский, славившийся крайней языковой невоздержанностью, ответил Ломакину витиевато и красочно, правда, к нарезке колбасы и хлеба его ответ не имел ровным счетом никакого отношения.

– А я больше всего люблю шашлык! – Хирург Беньков мечтательно причмокнул толстыми губами. – С хорошим шашлыком никакой плов не сравнится.

– С правильным! – уточнил Волков. – Хорошо – это когда правильно приготовлено.

Не прошло и минуты, как Волков, Беньков и Шавельский заспорили о достоинствах и недостатках разных маринадов. Волков предпочитал простую формулу: лук, соль, перец, лимон, любимый маринад Бенькова превосходил сложностью уравнение Шредингера (уравнение Шредингера, также называемое уравнением движения квантовой частицы – уравнение, описывающее изменение в пространстве и во времени чистого состояния, задаваемого волновой функцией, в гамильтоновых квантовых системах), а Шавельский, не слушая никого, нахваливал кефир с добавлением карри и соли.

– Хороший шашлык начинается с отличного мяса, – проворчал Ломакин. – Маринад – это так, косметика. Если морда хороша, то она и без нее хороша, если что не так, то никакая косметика не поможет. Согласен, Вова?

– Да, – кивнул Данилов, по жизни мариновавший мясо в том, что под руку попадется, – сущность ничем не изменить.

– Хорошо сказал, – похвалил Ломакин. – Прямо афоризм. Я уже оголодал от этих разговоров. Только хочется мне не шашлыков, а горячего наваристого борща!

– Ш-ш-ш! – Данилов прижал к губам указательный палец и повел глазами на знатоков кулинарии. – Дискуссия о приготовлении правильного борща окончательно всех перессорит.

– Да что ты? – удивился Ломакин. – Только взбодрит! Но лучше, наверное, спросить у них, как правильно жарить картошку. Рекомендуемая толщина ломтиков в миллиметрах, сколько масла наливать, на какой секунде перемешать первый раз, на какой – второй, когда накрыть крышкой… Им этой темы на три дня хватит.

Шум двигателей, поначалу немного раздражавший своей громкостью (в салонах пассажирских лайнеров куда тише, там звукоизоляции уделяется больше внимания), начал убаюкивать.

Данилов прикрыл глаза и представил, что он едет на вызов в салоне скоропомощного автомобиля. Да так хорошо, что заснул и увидел странный, сумбурный сон: как будто едет на вызов с водителем Петровичем, фельдшером у него почему-то доктор Жгутиков. Ну, не совсем почему-то, так как откуда-то Данилову известно, что Жгутикова разжаловали в фельдшеры за потерю кардиографа (настоящий Жгутиков был рассеян и постоянно что-то терял). Вызов какой-то странный – очень далеко надо ехать. В чужой район послали, в помощь уработавшимся коллегам. Но обычно посылают в соседний район, а тут чуть ли не на другой конец Москвы, кажется, в Медведково, потому что за окном вроде бы Суворовское училище мелькнуло.

Едут, значит, едут, как вдруг Петрович достает откуда-то огромный и, что удивительнее всего, стеклянный шприц (один в один как тот, которым героя Евгения Моргунова в «Кавказской пленнице» кололи), заполненный опалесцирующей красноватой жидкостью. И он на полном ходу, придерживая руль коленками, начинает вводить эту жидкость себе в вену. «Ты чего это, Петрович?!» – удивляется Данилов. «Это я витаминчики для укрепления организма колю», – отвечает Петрович. Вводит все содержимое шприца (куда только оно помещается, там же чуть ли не ведро), выбрасывает его в окно, что крайне нехарактерно для Петровича-настоящего, тот всегда мусор в урны кидал. И запрокидывает голову, закатывает глаза и начинает хрипеть, да так страшно и утробно, что сразу становится ясно – помирает человек от избытка своих странных витаминчиков. Данилов прямо на водительском кресле интубирует Петровича и кричит Жгутикову, чтобы тот перелезал из салона в кабину помогать спасать. Упитанный Жгутиков лезет в окошечко, которое в перегородке, застревает и начинает громко вопить: «Помогите! Вытащите меня отсюда!».

– Снижаемся! – Ломакин легонько толкнул Данилова локтем в бок.

Данилов был пристегнут, поэтому даже глаза открывать не стал, только кивнул, мол, все ясно, снижаемся, скоро начнется работа, счет пошел на минуты.

Сразу же после того, как тяжелый самолет остановился в отведенном для него месте, в хвостовой части фюзеляжа опустилась громадная рампа (механизированный люк, предназначенный для загрузки и разгрузки самолета). Вниз для сортировки пострадавших спустился заместитель начальника медицинской службы отряда Сошников, а прочие сотрудники остались в салоне. Никто не толпился на выходе, высматривая, не подъезжают ли машины «Скорой помощи», не курил по углам, в самолете вообще было запрещено курить.

Данилов, которого после долгого вынужденного сидения обуревала жажда движения, расхаживал взад-вперед по реанимационному модулю (отсеку с койками вдоль бортов, игравшему роль реанимационного зала), а заодно и проверял, все ли на месте, не разбилось ли что во время полета. Хотя пострадать, конечно, ничего не могло, потому что и аппаратура, и медикаменты, и мебель были закреплены, «принайтовлены», как выражались моряки у Станюковича. Может, моряки и до сих пор так выражаются, просто Данилов кроме Станюковича и Стивенсона ничего о морской жизни не читал. Был еще «Моби Дик», домученный, иначе и не скажешь, в юном восемнадцатилетнем возрасте из принципа, но увы, ничего, кроме имени гигантского кита, в памяти не осталось. Чем скучнее книга, тем хуже она запоминается.

Примерно через четверть часа издалека донесся вой сирен. «Скорые» подъезжали одна за другой. Сошников бегло осматривал пострадавших, которые до этого уже успели получить какую-то медицинскую помощь в омских больницах (доставляли их не непосредственно с места происшествия, а из стационаров), и коротко говорил: «Берем». Скоропомощники по рампе вкатывали пострадавших на каталках в салон и передавали врачам мобильного госпиталя.

Штат мобильного госпиталя невелик – всего тридцать пять медиков. Там шестнадцать врачей: три хирурга, четыре травматолога (впрочем, при необходимости все хирурги могут стать травматологами, и наоборот – травматологи станут хирургами), четыре анестезиолога-реаниматолога, два терапевта, один из которых – начальник госпиталя Сошников, один инфекционист, один педиатр и один акушер-гинеколог.

Медицинских сестер девятнадцать, причем все они анестезистки, операционные, операционно-перевязочные и реанимационные сестры. На некоторых сестринских должностях в мобильном госпитале работают люди с фельдшерским образованием. Если работа нравится и платят более-менее сносно, то какая, в сущности, разница, как называется твоя должность?

Кроме того, в состав госпиталя входят двадцать пять человек инженерно-технического состава, которым порой приходится делать не только свою основную работу, но и исполнять роль санитаров. А что делать? Иногда просто некому бывает подносить и уносить пациентов. Санитары в штат госпиталя не входят.