Книга Идиот - Федор Достоевский

— Ого! да в какие вы тонкости заходите, — смеялся генерал, —да вы, батюшка, не просто каллиграф, вы артист, а? Ганя?

— Удивительно, — сказал Ганя, — и даже с сознанием своегоназначения, — прибавил он, смеясь насмешливо.

— Смейся, смейся, а ведь тут карьера, — сказал генерал. — Вызнаете, князь, к какому лицу мы теперь вам бумаги писать дадим? Да вам прямоможно тридцать пять рублей в месяц положить, с первого шагу. Однако уж половинапервого, — заключил он, взглянув на часы; — к делу, князь, потому мне надопоспешить, а сегодня, может, мы с вами не встретимся! Присядьте-ка на минутку;я вам уже изъяснил, что принимать вас очень часто не в состоянии; но помочь вамкапельку искренно желаю, капельку, разумеется, то-есть в виде необходимейшего,а там как уж вам самим будет угодно. Местечко в канцелярии я вам приищу, нетугое, но потребует аккуратности. Теперь-с насчет дальнейшего: в доме, то-естьв семействе Гаврилы Ардалионыча Иволгина, вот этого самого молодого моегодруга, с которым прошу познакомиться, маменька его и сестрица очистили в своейквартире две-три меблированные комнаты и отдают их отлично рекомендованнымжильцам, со столом и прислугой. Мою рекомендацию, я уверен, Нина Александровнапримет. Для вас же, князь, это даже больше чем клад, во-первых, потому что выбудете не один, а, так сказать, в недрах семейства, а по моему взгляду, вамнельзя с первого шагу очутиться одним в такой столице, как Петербург. НинаАлександровна, маменька и Варвара Ардалионовна, сестрица Гаврилы Ардалионыча, —дамы, которых я уважаю чрезмерно. Нина Александровна, супруга АрдалионаАлександровича, отставленного генерала, моего бывшего товарища попервоначальной службе, но с которым я, по некоторым обстоятельствам, прекратилсношения, что впрочем, не мешает мне в своем роде уважать его. Всё это я вамизъясняю, князь, с тем, чтобы вы поняли, что я вас, так сказать, личнорекомендую, следственно за вас как бы тем ручаюсь. Плата самая умеренная, и янадеюсь, жалованье ваше в скорости будет совершенно к тому достаточно. Правда, человекунеобходимы и карманные деньги, хотя бы некоторые, но вы не рассердитесь, князь,если я вам замечу, что вам лучше бы избегать карманных денег, да и вообще денегв кармане. Так по взгляду моему на вас говорю. Но так как теперь у вас кошелексовсем пуст, то, для первоначалу, позвольте вам предложить вот эти двадцатьпять рублей. Мы, конечно, сочтемся, и если вы такой искренний и задушевныйчеловек, каким кажетесь на словах, то затруднений и тут между нами выйти неможет. Если же я вами так интересуюсь, то у меня, на наш счет, есть даженекоторая цель; впоследствии вы ее узнаете. Видите, я с вами совершенно просто;надеюсь, Ганя, ты ничего не имеешь против помещения князя в вашей квартире?

— О, напротив! И мамаша будет очень рада… — вежливо ипредупредительно подтвердил Ганя.

— У вас ведь, кажется, только еще одна комната и занята.Этот, как его Ферд… Фер…

— Фердыщенко.

— Ну да; не нравится мне этот ваш Фердыщенко: сальный шуткакой-то. И не понимаю, почему его так поощряет Настасья Филипповна? Да онвзаправду что ли ей родственник?

— О нет, всё это шутка! И не пахнет родственником.

— Ну, чорт с ним! Ну, так как же вы, князь, довольны илинет?

— Благодарю вас, генерал, вы поступили со мной какчрезвычайно добрый человек, тем более, что я даже и не просил; я не из гордостиэто говорю; я и действительно не знал, куда голову преклонить. Меня, правда,давеча позвал Рогожин.

— Рогожин? Ну, нет; я бы вам посоветовал отечески, или, еслибольше любите, дружески, и забыть о господине Рогожине. Да и вообще, советовалбы вам придерживаться семейства, в которое вы поступите.

— Если уж вы так добры, — начал было князь, — то вот у меняодно дело. Я получил уведомление…

— Ну, извините, — перебил генерал, — теперь ни минуты болеене имею. Сейчас я скажу о вас Лизавете Прокофьевне: если она пожелает принятьвас теперь же (я уж в таком виде постараюсь вас отрекомендовать), то советуювоспользоваться случаем и понравиться, потому Лизавета Прокофьевна очень можетвам пригодиться; вы же однофамилец. Если не пожелает, то не взыщите,когда-нибудь в другое время. А ты, Ганя, взгляни-ка покамест на эти счеты, мыдавеча с Федосеевым бились. Их надо бы не забыть включить…

Генерал вышел, и князь так и не успел рассказать о своемделе, о котором начинал было чуть ли не в четвертый раз. Ганя закурил папиросуи предложил другую князю; князь принял, но не заговаривал, не желая помешать, истал рассматривать кабинет; но Ганя едва взглянул на лист бумаги, исписанныйцифрами, указанный ему генералом. Он был рассеян; улыбка, взгляд, задумчивостьГани стали еще более тяжелы на взгляд князя, когда они оба остались наедине.Вдруг он подошел к князю; тот в эту минуту стоял опять над портретом НастасьиФилипповны и рассматривал его.

— Так вам нравится такая женщина, князь? — спросил он еговдруг, пронзительно смотря на него. И точно будто бы у него было какоечрезвычайное намерение.

— Удивительное лицо! — ответил князь, — и я уверен, чтосудьба ее не из обыкновенных. — Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Обэтом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами в начале щек.Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра!Все было бы спасено!

— А женились бы вы на такой женщине? — продолжал Ганя, неспуская с него своего воспаленного взгляда.

— Я не могу жениться ни на ком, я нездоров, — сказал князь.

— А Рогожин женился бы? Как вы думаете?

— Да что же, жениться, я думаю, и завтра же можно; женилсябы, а чрез неделю, пожалуй, и зарезал бы ее.

Только что выговорил это князь, Ганя вдруг так вздрогнул,что князь чуть не вскрикнул.

— Что с вами? — проговорил он, хватая его за руку.

— Ваше сиятельство! Его превосходительство просят васпожаловать к ее превосходительству, — возвестил лакей, появляясь в дверях.Князь отправился вслед за лакеем.

IV.

Все три девицы Епанчины были барышни здоровые, цветущие,рослые, с удивительными плечами, с мощною грудью, с сильными, почти как умужчин, руками, и конечно вследствие своей силы и здоровья, любили иногдахорошо покушать, чего вовсе не желали скрывать. Маменька их, генеральшаЛизавета Прокофьевна, иногда косилась на откровенность их аппетита, но так какиные мнения ее, несмотря на всю наружную почтительность, с которою принималисьдочерьми, в сущности давно уже потеряли первоначальный и бесспорный авторитетмежду ними, и до такой степени, что установившийся согласный конклав трех девицсплошь да рядом начинал пересиливать, то и генеральша, в видах собственногодостоинства, нашла удобнее не спорить и уступать. Правда, характер весьма частоне слушался и не подчинялся решениям благоразумия; Лизавета Прокофьевнастановилась с каждым годом все капризнее и нетерпеливее, стала даже какая-точудачка, но так как под рукой все-таки оставался весьма покорный и приученныймуж, то излишнее и накопившееся изливалось обыкновенно на его олову, а затемгармония в семействе восстановлялась опять, и все шло, как не надо лучше.