Книга Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта - Роб Боддис

отличие от западного dolor, можно было интерпретировать и как заболевание, и как боль, в других культурах существовали корреляты. Бок о бок с арабской формальной наукой о боли существовала персидская культура с языком фарси. Слово dard в нем имело (и до сих пор имеет) все те значения, что и арабское Waja‘. Dard охватывает все — от беспокойства до острейшей физической боли, от душевной тревоги до скорби. Это же понятие лежит в основе концептуальных представлений о боли в южноазиатских языках хинди и урду[29]. В широком смысле индуизм считает страдание «частью реализации кармы». Страдание санкционировано космосом, это «естественное последствие нравственных законов Вселенной в связи с проступками, совершенными в прошлом»[30]. Говоря медицинским языком, исламская интерпретация греческих принципов медицины, известная как Юнани, была экспортирована на восток в арабских переводах, где они «расцвели под покровительством Моголов и различных местных правителей», переведенные на урду и другие языки[31]. Эта медицинская культура по-прежнему остается чрезвычайно популярной. Джуди Пью отмечает, как индийские метафоры боли пронизывают физическое и аффективное измерение, отражая «то, насколько в индийской культуре разум соединен с телом». В этой культуре «проявляется одновременно и физическое, и психологическое страдание»[32]. Причины боли, по греческому тексту Галена, кроются в питании, климате, «настроении» или «равновесии настроений» (которое, однако, зависит от гуморов), физической активности и травмах. На бытовом уровне подобный комплекс причин актуален в западных культурах и сейчас (вспомните хотя бы феномен разбитого сердца), однако блюстители медицинского канона на протяжении почти всего Нового времени отказывались его признавать. Именно поэтому болью в клинической практике, в кабинете у врача, могут считаться очень разные явления, а значит, переживание боли тоже сильно варьируется. В индийской медицинской культуре сценарии болевого поведения регулируются социальными кодами — кастовой и половой принадлежностью. Такая кодификация болевого поведения, равно как и представление о причинах возникновения боли, влияет на выбор лечения, так что все переживание боли — от ее появления и постановки диагноза до лечения или его отсутствия — происходит в пределах определенной культуры. Это неизбежно выходит за рамки медицины в узком ее понимании в широкое культурное поле, где медицина лишь одна из составляющих и где принятие боли или страдания считается признаком добродетели и положительным свойством характера, а религиозные верования неотделимы от повседневного опыта страдания, скорби, несчастий и болезней.

Есть те, кто с готовностью признает сходство южноазиатской культуры боли и страдания (индуизм, ислам и буддизм) с религиозным подходом христианства эпохи Средних веков и раннего Нового времени, — для этого подхода характерен двойной фокус на добродетелях страдания (так, например, английское patience, «терпение», происходит от латинского patior, «я страдаю») и молчаливого терпения, которые для христиан олицетворяла практика imitatio Christi, «подражание Христу» (я вернусь к этой теме в главе 3). В западных сценариях болевого поведения это содержание по большей части утеряно, однако нельзя не заметить, как сильно особенности культуры влияют на непосредственный опыт переживания боли. Пью продемонстрировала, как в клинической среде сталкиваются и подтверждают друг друга формальное медицинское знание, растущее из арабских текстов, и бытовой язык пациентов. И хотя объем знаний врача и пациента неравноценен, их диалог основан на взаимопонимании[33]. Мне нечего добавить к выводам Пью, которые настолько же справедливы по отношению к опыту переживания боли и ее сценариям в современной Индии, насколько применимы к Античности или средневековой Персии: «Ощущения, способы выражения, этиология и лечение складываются в сеть взаимосвязанных аспектов опыта боли. Смыслы, которые связывают их между собой и заземляют в опыте человека страдающего, демонстрируют нам воздействие культуры на процесс страдания. Культура придает боли форму как в повседневной жизни, так и в медицинском понимании и связывает их воедино»[34]. Я бы лишь добавил элемент власти или авторитета — политику сценариев боли.

Показателен пример Китая[35]. «Хуан-ди нэй цзин», или «Трактат Желтого императора о внутреннем», подобно другим классическим медицинским текстам на греческом или арабском языке, в течение тысячи лет оказывал огромное влияние на породившие его культуры, хотя нельзя точно сказать, когда был создан. Возможно, этот трактат появился еще в 475 году до н. э., а быть может, во времена династии Хань (206 до н. э. — 220 н. э.). Как бы то ни было, этими текстами активно пользовались до 1053 года: их постоянно адаптировали, а в середине VIII века объединили и скомпоновали в сборник. Издание, которое в ходу до сих пор, относится к XI веку и было подготовлено Службой императорских библиотек. В последующую тысячу лет этот текст занимал центральное положение в каноне китайской традиционной медицины.

Текст трактата выстроен в форме диалога между Желтым императором и шестью министрами. Эти диалоги сами по себе можно отнести к области художественной литературы, поскольку все действующие лица вымышленны. Считается, что Желтый император правил в 2698/7–2598/7 годах до н. э., то есть более чем за две тысячи лет до начала создания «Трактата о внутреннем». Этого правителя почитали как святого, и создание текста связывают с его культом, процветавшим в эпоху правления династии Хань.

Анализировать текст на предмет формализации концепций боли непросто. В нем отражены правки и изменения, внесенные за тысячу лет, а литературная форма и постоянно меняющийся контекст восприятия трактата в китайской культуре не позволяют осуществить ситуативный анализ. На протяжении истории Китая существовало множество различных способов восприятия «Трактата», которые, разумеется, предполагают множество интерпретаций языка и содержания. Я опирался на монументальный перевод Пауля Уншульда и Германа Тессенова. Их постраничные сноски демонстрируют, что текст «Трактата» вызывал множество споров, его подозревали в наличии ошибок и неоднократно исправляли. Работая с таким значительным текстом, как «Трактат о внутреннем», приходится подробно изучать историю его изданий и принимать взвешенные переводческие решения — вот он, рай (или ад) всякого филолога. В фрагментах, касающихся боли, ее сущности и способов с ней бороться, сквозит переводческая неуверенность.

В основе «Трактата» лежит понятие ци, что переводится как «воздух» или «дыхание», однако означает энергию или жизненную силу живого существа. Это центральная для понимания концепций здоровья и болезни категория традиционной китайской медицины. Если нечто препятствует движению ци, наступает болезнь или боль: «При повреждении дыхания-ци рождают нарывы»[36]. Здесь возникает концепция

(tóng), что переводится как «боль», «скорбь» или «грусть» — это понятие объединяет соматический и аффективный опыт. Ци течет по меридианам, или каналам, сетью пронизывающим тело, и подвержено влиянию питания, времени года, погоды и т. д. Нарушение циркуляции или баланса разных видов ци (инь и ян) лечится прокалыванием