Книга Сто имён одной воровки - Леди Ирбис

было одним из первых умений, которому учили всех, попавших в Гильдию.

Завернув за угол, актриса поднялась на помост, заставленный пугающего вида механизмами и странными конструкциями, и поманила Мию к себе, указывая рукой куда-то за высокую деревянную загородку.

Загородка эта, расписанная пейзажем из мрачных гор и стоявшего на их фоне жутковатого замка, оказалась задником, на фоне которого хорошенькая девушка в скромном белом платье с длинными волосами, похожими на жидкое, струящееся по спине золото, говорила что-то о злокозненной судьбе и бессмысленности жизни без возлюбленного. Её то и дело перебивал низкий, громоподобный мужской голос, требовавший от девушки говорить громче, сделать лицо печальней, смотреть на главную ложу, а не себе под ноги, и подобное. Требования эти то и дело перемежались грязной руганью и обещаниями оттаскать девушку за лохмы и вытолкать из театра взашей.

— Сильва юна и весьма красива, но таланта в ней — ни капли, — склонившись к самому уху Мии, прошептала актриса. — Режиссёр держит её лишь ради прелестного личика.

— Это она в недавней постановке играла Розалию?

— Да. Отвратительно играла. Да и постановка не особо удачна, спектакль пусть и не провалился, но, душенька, оваций не сорвал. Что ж, совсем скоро мы начнем репетиции «Жестокости Мавы», и, поверь мне, премьера его станет моим триумфом. Сыграть королеву далеко не каждой под силу, а Сильве роль замученной горничной подойдет в самый раз. Ты же знаешь о королеве Маве?

Мия несколько смущённо улыбнулась актрисе и коротко кивнула головой. Особым образованием она похвастаться не могла, хоть и была обучена грамоте, счету и письму и, кроме родного тарсийского, свободно говорила на серенгарском, калантийском и баау, языке королевства Орен, северного соседа Тарсии. Но легенды о кровавой картийской королеве Маве знали, пожалуй, даже безграмотные. Правила она, кажется, еще до Единения и прославилась тем, что любила самолично пытать изменников, для поддержания своей красоты принимала ванны из крови девственниц и, ко всему ещё, сгубила трёх королей-консортов.

— Ох, душенька, — актриса лукаво подмигнула Мие, схватила её за предплечье и слегка сжала его, — знавала я времена, когда за постановку этой пьесы можно было и головы лишиться. Не теперь, конечно, не при правлении славного короля Огиделия III.

О, несомненно. Когда-то, более ста лет назад, великий король Оромундус II объединил Тарсию и Карт, взяв в жёны юную картийскую принцессу Дарру, и, когда королевством правили их наследники, подобная постановка вполне могла быть расценена как оскорбление короны. Но двадцать лет назад, после трагической гибели наследного принца Одариона, картийская монархическая ветвь прервалась, и корона перешла потомку короля Оромундуса от второго брака.

— Молодому господину градоначальнику, должно быть, понравится эта пьеса?

— Несомненно, душенька, — актриса улыбнулась и потянула её за рукав платья. — Пойдем, на глаза режиссёру тебе лучше не попадаться.

Пройдя ещё череду узких коридоров и крутых поворотов, актриса отперла висевшим на поясе ключом дверь, искусно расписанную цветочными узорами, и подтолкнула Мию в полутьму гримёрки, освещённую несколькими свечами в настенных канделябрах.

— Ох… здесь так… — Мия восхищенно осматривала богато, но несколько небрежно обставленную комнату.

Она переводила взгляд с изящного туалетного столика под зеркалом в золочёной раме на обитый алым бархатом диванчик, на котором раскинулось какое-то воздушно-прозрачное одеяние, а с него — на расписанную цветами и птицами ширму, рядом с которой, вызывая неуютную тревогу своим сходством с обезглавленными телами, стояли три манекена, наряженные в роскошные платья, два из которых, правда, ещё были утыканы булавками и явно не дошиты. На деревянных болванках, рядом с платьями, красовались парики и шляпки с цветами и перьями.

— Здесь так много цветов.

Цветов действительно было много. Повсюду: и на столике, и на нескольких тумбочках, и даже на полу стояли вазы и простые просмолённые деревянные вёдра с цветами. Часть уже увяла и подсыхала, другие же — ещё вовсю цвели, и их сладкий аромат, смешиваясь с запахами пудры и духов, становился тяжёлым, дурманящим; он окутывал почти ощутимым на коже туманом, но не мог скрыть едва различимый кисловатый запах пота.

— Да. Мой… мои поклонники знают, как сильно я люблю свежие цветы, — актриса, приподняв пышные юбки, уселась на низкий пуфик перед зеркалом и принялась освежать грим, обильно припудривая лицо похожей на лёгкое облачко пуховкой, потом, вернув коробочку с пудрой на столик, она обернулась к Мие и с какой-то внезапной горечью в голосе продолжила: — Я столько лет отдала этому театру! Я столь многим жертвовала, я… я заслужила это, причём уже давно!

Актриса отвернулась и замолчала. В заполнившей гримерку тишине едва слышались звуки репетировавшего оркестра, приглушённые тонкими стенами, а ещё — цокот каблучков и тихие голоса за дверями. Мия уже хотела было откланяться и выйти из гримёрки, когда актриса, аккуратно промакивая уголок глаза кружевным платочком, вновь повернулась к ней и спросила:

— Сколько тебе лет, душенька?

— Семнадцать.

— О, прекрасный возраст. Моей дочери тоже было бы семнадцать, если бы… Если бы только я… Ах, не обращай внимания, душенька! — актриса взмахнула платком, поправила ожерелье и, открыв стоявшую перед ней шкатулку, принялась перебирать лежавшие в ней украшения.

— Простите, любезная госпожа, мне нужно спешить. — Мия легко поклонилась и выскользнула из гримерной.

Актриса ещё что-то сказала ей вслед, но Мия её уже не слушала, да и не особо ей это было интересно. Идя к выходу, на какую-то секунду она подумала, что эта престарелая женщина могла бы быть её матерью, но быстро выбросила эту глупую мысль из головы. В конце концов, ей было девятнадцать, а не семнадцать, и мать её была шлюхой, а не актрисой. Хотя, возможно, разницы между этими двумя профессиями было меньше, чем ей всегда казалось.

Покинув, наконец, душное чрево театра, она пару минут стояла во дворике, размышляя, что делать дальше. Полдень давно миновал, и весеннее солнце хоть и светило ещё тепло и ярко, но уже неуклонно стремилось к закату. Если она сейчас вернётся в штаб-квартиру Гильдии, то уже вряд ли застанет там Вагана, ведь в это время дня он предпочитал носить свою вторую — ну, или какая она по счёту — личину, и наслаждаться обществом благородных дам и господ в салонах и особняках Верхнего города. Да и урчащий живот напомнил о том, что, увлечённая слежкой за купцом, она с прошлого вечера ничего не ела; и Мия решила, что на сегодня с неё хватит. Самое время отправиться домой, выгнать с кухни Лаккии варящих там какой-нибудь шибко вонючий алхимический ингредиент подмастерий, достать из погреба копчёную рыбину и съесть её со свежими овощами, за которыми непременно