Книга Боярышня Воеводина - Елена Милютина

едала!

— Так мы привезли еще и курицу, только она старая, нестись почти перестала, но цыплят хорошо высиживает. Может ее под нож?

— Нет уж, у нас пока щи еще не доедены, как раз петух размозится. Не будем куру губить, раз цыплят хорошо водит В курятник ее, со всеми, и гнездо сделайте. Цыплят наведет, летом цыплятами полакомимся! Хоть и приходит страна в порядок, а я думаю, нам лучше дочку и зятя здесь дожидаться. Спокойнее!

Глава 6

Мужики разошлись работать, Гашку отправила Аглая им помогать, и шагнула за занавеску.

— Анна — сказала строго — пройди в горницу, переоденься! Да продуктами с Гашкой займись. Петуха ближе к печке положи, как немного оттает, разрубим и варить поставим. Уха куриная больным и раненым очень полезна.

Боярыня присела на кровать к Михаилу, пощупала шею, зажгла свечу, велела Муромскому ее держать, сама взяла серебряную ложку и осмотрела горло.

— Хорошо, налеты уменьшились. И жара нет, но к вечеру вновь подняться может, поэтому отвар выпей. Настоялся, полезнее будет. Три раза в день пить будешь! Раньше горлом страдал?

— Да, особенно, как ноги промочу. Горло болело и колени. Но такого жара, что бы сознание терять не было. Поболит, пополощу солью, и пройдет. Почти само. Лекарю не показывали.

— Зря, но ладно. Я полоскание сделаю, будешь три раза, после еды полоскать горло. Раз умеешь. Сейчас завтракать будем. Есть хочется?

— Хочется!

— Хорошо, аппетит первый признак выздоровления. Княжич сказал, что ты из рода Романовых, опальных при Годунове. Отец, мать живы?

Михаил задумался, что отвечать. Врать не хотел, хозяйка их, почитай спасла, признаваться было страшно. Старуха нахмурилась. Миша Муромский чутьем понял — нельзя сейчас врать. Вчера эта боярыня их жизни в руках держала. Соврут — обиду затаит. Как им тогда ее хлеб-соль есть, под одной крышей спать? А ехать пока нельзя, ежели в деревне лошадей просить с подводами, то тоже признаваться придется! А это опаснее, шпионы шведские могут прознать, а у них ни охраны, ни оружия, ни сил. Да и старуха с внучкой — ведуньи, хорошо вчера помогли. Вон, Миша чуть не умер, а сегодня уже есть хочет. И жара нет! Он посмотрел на друга и головой кивнул — признавайся!

Михаил вздохнул.

— Михаил Федорович Романов я, слышали, что мужики рассказывали?

— И как вы здесь, на севере очутились? Дорога на Москву вон где, отсюда далеко!

— Знак мне был. Иконе Тихвинской Божьей матери поклониться. Вот и свернули с пути. И хорошо ехали, быстро. И обо мне никто не знал, за приживальщика княжьего принимали. Так что шведы не на меня охотились, на Мишу. Хотели знатного отрока в плен взять и выкуп богатый получить. Наемники. У них только выгода на уме.

— Хорошо, что сознался. Только я не буду тебя именовать, как положено. Не обессудь. Мишей звать буду, как бабушка старая. А Михаила, дружка твоего, княжичем, что бы не путать. И весть пока посылать не будем. Я так думаю, пропажу твою или еще не вскрыли, думают, устал отрок, отдыхает. Или вскрыли, но скрывают, тайно ищут, а может быть и то, и другое. Воеводы в Калязине, Кашине, Бежецке да в Устюжине доложить боятся, сами ищут! А, ежели, как ты, княжич заподозрил, предатель в Устюжном сидит, то тем более беречься надобно. Только я думаю, нет там предателя. Уж слишком шибко ненавидят здесь шведов за все их непотребства! Скорее всего, разосланные их соглядатаи вашу дружину углядели и доложили. Много здесь варягов, русский хорошо знающих, столетия торговлю вели! Все поняли? Значит, тобой, Муромским прикрываемся — поехал, мол промысел отцовский проведать, да решил иконе чудотворной поклониться, благо недалеко. А с тобой, дружка твой, приживальщик, сирота роду хорошего. Ясно, отроки? Но, пока можно, прячу вас. Это когда Михаил полностью поправится, надо будет вас в Москву отправлять. Тогда сказку и объявим.

Оба закивали головами.

— Складно выходит! Только, что бы совсем правдиво было, не отцовские то промыслы, мои. Отец мне в наследство отписал.

— Так даже лучше, а то малая ложь все испортить может. Подозрительно, что князь сына младшего на промыслы отправил в такой край неспокойный. А тут все просто — своей волей поехал, на наследство взглянуть не терпелось! Складно! Хорошо, завтракать сейчас будем. Княжич, там тебя пироги дожидаются, вчера обещанные, Проспал ты их! Давай я сюда принесу, на столике рабочем поедите. Анюте некогда рукоделием заниматься будет — готовить надобно. Так скрытно будет, а то, не дай Бог, войдет кто из мужиков без спросу, увидит. И Аниной чести убыток! Муж мой покойный со старостой, да лесничим дружбу мужицкую водил, боярством не кичился. Да сродственники они, в каком-то роде! Вот и могут по старой памяти, без спроса ввалиться!

Видя удивленное лицо обоих отроков, пояснила — Я тогда к дочери уехала, она первым беременна была, молодая еще, тяжело носила, да и ребеночек слабым родился, десять дней только прожил. Боялись, что и дальше так пойдет, троюродные они. Митрополит Новгородский с трудом разрешение на венчание выдал. Много церкви тогда пожертвовали. Но потом наладилось. Вон, Анна какая ладная да здоровая получилась. Второй сын послабее будет, но тоже уже двенадцать годков полных справил. Так вот, на смертном одре Юра мне и покаялся, что, пока я в отъезде была, он девку деревенскую здесь, в Рыбежках, испортил, и понесла она. А лесничий прикрыл. Вот Гашка, Аграфена, и родилась. Юра крестным отцом стал. А больше детей у них не было, вернее, были, но дольше трех годков ни один не прожил. Так что она в него, в Юрочку. Богатырша! И я обет дала, Гашку под крыло взять. И, если найдется молодец, что не испугается замуж взять, то приданым хорошим оделить. Только пока не нашелся! Вот такая история. Так что прошу к Гашке относиться по-доброму, не шпынять, как девку деревенскую. Кровь в ней наполовину боярская, даром, что в подоле принесенная. И она о своем положении не ведает. Лесничего отцом почитает. Ясно? И Анне не сболтните. Не знает она ничего. Дева чистая, никакая людская грязь ее пока не коснулась. Да и я, пока жива, не допущу.

Парни переглянулись и дружно кивнули.

— Анна, это такая красивая девица, что с нами вместе за занавеской сидела? Боярыня еще просила ее не будить? — спросил Михаил, слегка покраснев. Муромскому это почему-то не понравилось.

— Она.

—