Книга Дневник добровольца - Дмитрий Артис

наших парней, которых не смогли вытащить, обгладывают, — злобно ворчит Седой.

Заметил, что парни, побывавшие на передке, собак терпеть не могут. (Мартын там не был.)

Сава, ещё один боец из пятёрки, вчера вечером, когда перетаскивал вещи, тоже не хило рявкнул на несчастного пса:

— Собака — грязное животное. Кошка — не грязное.

На первом круге собак не видел. Мы жили сначала на ферме, потом в полях. Здесь деревня. Собачья вотчина. Хотя кошек тоже много. Они держатся обособленно. Друг на друга не прыгают, но и дружить не дружат.

Реплики Седого уложились в пять минут. Говорил резко и горячо. Я в это время наливал кофе, чтобы выпить, как подобает старым аристократам, с первой утренней сигаретой. Свою речь Седой зафиналил протяжным зевком — дескать, пойду досплю.

Накипело, подумал. Нужна была разрядка. Он позавчера только вернулся.

16 июля

Давинчи. Отец иранец. В отца. На костяшке левой ноги набито солнце с расходящимися лучами. Внутри солнца свастика.

— Сколько тебе? — спрашивает.

— Пятьдесят. Два дня назад исполнилось.

— Ровно. Мне тоже ровно. Сорок пять в феврале.

— Зимний. Зимние — крепкие.

— Я бы не сказал, что крепкий. Когда родился, сразу воспалением лёгких заболел.

— А где родился?

— В Самаре. Жаль, что не в Иране.

16 июля, вечер

Надо правильно собраться, когда идёшь на б. з. Много нюансов.

Б. з. — это чудовище. Дракон, которого боятся, но всё равно ходят на него. Потому что богатыри. Рыцари. Доблестные русские воины.

Б. з., бз, бзззззз… Будь ты семи пядей во лбу — и всё равно всего не предугадаешь. Может случиться всякое. Но есть основное.

Тяжёлые и долгие переходы. Иногда бегом по открытой местности под вражеским огнём. Не иногда. В нашем случае — всегда. Поэтому необходимо брать минимум. Чтобы раньше времени не обессилеть. Быть подвижным и лёгким.

Лёгким точно не получится. Броня плюс БК, каска, автомат — уже килограммов на тридцать тянут. Если не больше. Немного еды и воды. Еду хорошо заменяет сникерс. С одного сникерса на целый день энергии. Что ещё нужно? Нательный крестик и молитва на устах.

17 июля, ближе к полудню

Ожидание утомляет. Неизвестность раздражает. Ещё на первом круге заметил.

Солдат в неведении. Ему в любой момент могут объявить пятиминутную боевую готовность. На выход.

Живём в постоянном напряжении, на которое накладывается информация солдатского радио. Солдатское радио никого не жалеет. Оно беспощадное. Потому стараюсь поменьше слушать его.

Не могу найти небольшой рюкзак на б. з. У меня с собой два больших. Не предусмотрел. Я многое не предусмотрел. Война другая. Зимой войны почти не чувствовал. Взрывы, смерти, двухсотые, трёхсотые, танки, миномёты… но в воздухе войны не было. Сейчас каждая песчинка на дороге, каждая травинка на обочине пропитаны войной.

Калуга вчера ушёл на б. з. Странно было услышать. Его оставляли в комендантском взводе. Здоровье так себе. Сказали, что напросился. Не верится, чтобы Калуга сам, по своей воле решился. Он казался мне слабовольным. На войне люди познаются не по словам. По поступкам. Хорошо, что в нашей стране есть такие парни.

17 июля, день заканчивается

Сон дурной снился.

Слышу по рации:

— Командир-командир такому-то.

— Слушаю, такой-то.

— Не сказали, что ветер поменяется. Нашу группу накроет.

— Ха-ха-ха, новую соберём!

— Принято!

При этом разговоре командир покупал мороженое в «Пятёрочке». Ничего тупее во снах не видел.

Первый сон с намёком на войну. Вернее, про войну. До этого сны гражданские снились. Цветные. Яркие. Где всё как будто по-настоящему.

В первое время просыпался и долго не понимал, где нахожусь. Казалось, что дома. А война, наоборот, приснилась.

Бовка прилетал. Шёл с общего сбора, остановился на посту. Мартын в карауле. Стрельнул у меня сигарету и говорит:

— По тебе божья коровка бегает.

— Пусть бегает, это Бовка. Жьяко госпожу Ро ублажает. — Развернулся и пошёл к дому. Почувствовал спиной, как Мартын посмотрел вслед и покрутил пальцем у виска. Подумал, наверное, что я чокнулся. Я бы тоже так подумал.

17 июля, почти ночь

Самый прекрасный вечер за последний месяц. Уютный, домашний.

Вернулись с б. з. Смайл и Ковбой. Довольные, счастливые. Для них война — это захватывающая игрушка. Реалити-шоу. Они на драйве, азарт и молодость.

Смайл похвастался, что изучил пулемёт и гранатомёт. Говорит, поправился, пока был на передке. Хороший повар ходил с ними.

Бомбили часто, но парни живы и здоровы. Я с гордостью смотрел на них и слушал рассказы о боевых буднях молодых ребят.

Полдня грузили мины и снаряды. Вывозили боеприпасы на вторую базу. Цели не знаю. Не интересовался.

Ближе к вечеру нашу пятёрку переселили в отдельный дом, чтобы комендачи не мешали притираться.

Дом отличный. Парни заняли каждый по комнате. Сава лёг в гостиной на двухместном матрасе. Ярус, Седой и Давинчи заняли крайние небольшие комнатки, где помещается по кровати. Я решил уйти во флигель. Люблю уединение.

Вечером пришли в гости молодые ребята. Смайл, Ковбой и ещё один двадцатипятилетний парень из нашего потока. Не помню позывного. Ему двадцать пять, а уже четверо детей. Жену, сказал, брал с одним и ещё троих пацанят нарожал. Погодки. Вот молодёжь у нас даёт!

Сидели, пили чай, болтали о жизни, о войне, мире и любви. Спокойный разговор без дебильных шуток. Настоящий, мужской. Таких разговоров мне не хватало на первом круге.

Компания собралась тогда отвязная и в основном занимались тем, что подтрунивали друг над другом. Иногда с перебором. Живых мужских разговоров не было.

Может, потому что не так жёстко было. Сейчас всё-таки иначе. Война злее стала, оттого парни по-иному смотрят на происходящее и общаются друг с другом по-иному.

— Давинчи, почему такой позывной?

— Рисую по камню. Портреты, слова пишу всякие добрые.

— Портреты на надгробных камнях?

— Да, уже двадцать три года на кладбище работаю. Зимой могилы копаю, потому что надгробий никто не заказывает, а весну-лето-зиму рисую портреты.

Давинчи один вырастил дочь. Жена повесилась. Причину