Книга Стервы большого города - Кэндес Бушнелл

Виктория положила в кофе три ложки сахара.

Взяв кружку, она покинула кухню и прошла через рабочий кабинет со встроенными книжными полками и телевизором с плоским экраном, через холл и спустилась по ступенькам в гостиную с камином, в котором горели дрова. Риэлторы называли ее квартиру маленькой жемчужиной, и, глядя на арочный потолок высотой двенадцать футов, откуда свисала роскошная старинная люстра из хрусталя баккара, Виктория размышляла, долго ли она еще сможет позволить себе здесь жить.

Сейчас ее компания переживала кризис, причем все это знали.

Во всю длину стены с французскими окнами, выходившими на улицу, шел диванчик, и Виктория устало опустилась на него. Последние две с половиной недели она путешествовала, покинув город через три дня после катастрофического показа, и маленький обеденный стол красного дерева до сих пор был завален газетами с рецензиями на ее дефиле. Снисходительности критики не проявили. Прошел почти месяц, но она до сих пор помнила каждое едкое слово: «У Виктории не получилось…» «Заблудилась…» «Разочарование…». И хуже того: «Кто станет носить эту одежду, а если и станет, то куда?» — и последний пинок: «Виктория Форд — клоун, а не дизайнер одежды, это более чем очевидно после показа ее последней коллекции, в которой она попыталась превратить высокую моду…» Эти слова преследовали Викторию как дурной запах. Она понимала, что многие художники не читают рецензий, но сама не могла уклониться от этого, убежать от неприятной реальности. Лучше знать правду и пытаться справиться с ситуацией. Возможно, следовало бы выбросить газеты, но она присоединит вырезки ко всем остальным, когда-нибудь перечитает их снова и посмеется. Даже если не посмеется, не важно, потому что она уже не будет дизайнером. А если Виктория не будет дизайнером, тоже не важно: значит, она умрет.

Виктория посмотрела в окно и вздохнула. Она, вероятно, слишком стара, поэтому видит мир только в белом и черном цветах и считает, что ей лучше умереть, если она не может быть модельером. Но именно это чувство не покидало Викторию всю жизнь, начиная с восьми лет, когда, сидя в приемной дантиста, она впервые взяла в руки журнал «Вог» (ее дантист, позднее поняла Виктория, видимо, был более элегантным, чем она полагала). И, разглядывая страницу за страницей модную одежду, Виктория вдруг перенеслась в другой мир — туда, где, казалось, представлялись безграничные возможности для воплощения всех ее фантазий. А затем медсестра назвала ее имя. Подняв глаза, Виктория осознала, что сидит на зеленом литом пластмассовом стуле в комнатке с облезлыми стенами горчичного цвета. Вначале она увидела все детали обстановки отчетливо, как под увеличительным стеклом, и ее осенило. Виктория никогда не испытывала столь сильного чувства и тотчас поняла, что именно для этого она и создана. Чтобы стать модельером. Это ее судьба.

Она была чудачкой, но тогда еще не понимала этого. Ребенком и подростком Виктория думала, что все похожи на нее и, как и она, точно знают, чего хотят в жизни. Виктория помнила: даже в десять лет она уверенно говорила другим детям, что хочет быть модельером, хотя понятия не имела ни о том, как этого добиться, ни о том, что такое моделирование одежды…

И это детское невежество, возможно, сослужило ей добрую службу. Виктория встала и начала ходить по восточному ковру перед камином. Это детское невежество позволило ей смело осуществлять свою безумную мечту. Сейчас она не дерзнула бы на это.

Виктория покачала головой, с нежностью вспомнив свои первые дни в Нью-Йорке. Новизна всегда волновала и возбуждала ее. Даже скудость средств не пугала, ибо она решила: есть только один путь — наверх. В те первые нью-йоркские дни город, казалось, помогал ей осуществить мечту. В восемнадцать лет Виктория приехала сюда учиться в художественной школе и как-то ранней осенью, когда еще не холодно, но в воздухе ощущается дыхание зимы, совсем как сегодня, ехала в метро, и какая-то женщина спросила, где она купила свой пиджак. Виктория посмотрела на мелированные волосы пассажирки, на ее костюм процветающей женщины, на белую блузку с воротничком в виде маленького галстука-бабочки, модного тогда, и заявила с дерзостью молодости:

— Я сама сшила его. Я дизайнер одежды.

— Если вы дизайнер одежды, — недоверчиво сказала женщина (вполне объяснимое недоверие, подумала Виктория; плоскогрудая, как мальчишка, она выглядела гораздо моложе своих восемнадцати лет), — то приезжайте ко мне. — Порывшись в своей сумочке от Луи Вюиттона (Виктория до сих пор помнила эту роскошную сумочку), дама вручила ей визитную карточку. — Я занимаюсь закупками для универмагов. Приезжайте ко мне в десять утра в понедельник со своей коллекцией.

Коллекции у Виктории не было, но она не считала это препятствием. Удивительная встреча с Мирной Джеймсон состоялась в пять вечера в среду. К восьми тридцати трем утра понедельника (это оставило Виктории время принять душ и к десяти добраться до Швейного квартала) Виктория обладала коллекцией из шести предметов, включая ее пиджак. Она потратила эти пять дней и двести долларов — все деньги, отложенные на оплату квартиры, — рисуя эскизы, покупая ткани и строча на швейной машинке, подаренной родителями к окончанию школы. Виктория работала день и ночь, урывая несколько часов для сна на видавшей виды кровати, которую притащила с улицы. Город тогда был другим — бедным и разрушающимся, и жизнь в нем поддерживалась только за счет непреклонной решимости и несокрушимого цинизма его обитателей. Но под этой грязью таился здоровый оптимизм надежды, и пока Виктория трудилась, весь город, казалось, жил в едином с ней ритме. Она кроила и шила под гудки автомобилей, крики и бесконечную музыку из динамиков. Возможность провала даже не приходила ей в голову.

Мирна Джеймсон работала на «Маршалл филдз», известный чикагский универмаг, и ее офис находился в замысловатом здании на углу Седьмой авеню и Тридцать седьмой улицы. Швейный квартал походил на арабский базар. Вдоль улиц располагались частные лавочки, где торговали тканями, галантереей, пуговицами, молниями и дамским бельем; под выхлопы включенных двигателей грузовиков рабочие катили кронштейны с одеждой и мехами, продираясь сквозь людскую толчею. Карманники, бродяги и другие темные личности отирались у входов в здания, и Виктория крепко прижала к груди сумку со своей коллекцией из полудюжины нарядов, представив себе иронию ситуации — столько вкалывать, чтобы быть обворованной.

Офис Мирны Джеймсон состоял из двух комнат в середине длинного мрачного коридора, выстланного линолеумом; в первой комнате сидела молодая женщина с лицом сердитой пчелы и с клацаньем барабанила длинными ногтями по кнопкам телефона. За открытой дверью находился кабинет Мирны. Виктория увидела красивую ногу — черные колготки и элегантные черные остроносые лодочки. Мирна была первой настоящей деловой женщиной, с которой столкнулась Виктория, а в те дни деловые женщины считались неприятными особами. Мирна вышла из своего кабинета и окинула Викторию взглядом.

— Вы все же пришли, — холодно проговорила она. — Посмотрим, что вы принесли.

Пять бессонных ночей внезапно дали о себе знать, и Виктория чуть не расплакалась. Впервые она осознала, что Мирне может не понравиться ее коллекция, и мысль о провале устрашила Викторию. Позор подкосит ее и определит дальнейший ход жизни. Что, если она, продолжив свои попытки, будет терпеть неудачи? Ей придется вернуться домой и работать в магазине по продаже копировальных аппаратов, как ее лучшая подруга из старших классов, которой так и не удалось вырваться из маленького городка…