Книга Измена. Я требую развод - Лера Лето

влюбленные. Он высокий такой, плечи — косая сажень, и она, тростиночка… Долго только деток не могли завести, спустя только пять лет она забеременела да Лизоньку родила. Жили хорошо, так бы и до старости, наверняка, прожили, душа в душу. Но не судьба, видимо… Беда случилась.

Лидия Петровна вытирает глаза цветастым платком, расчувствовавшись, а я смутно вспоминаю Егора и Лизу на пляже, на одном и том же месте, и неприятное предчувствие шевелится у меня в груди.

— Утонула Леночка, когда Лизе было два годика. Пошла на море посмотреть, на свое любимое место, а душно было перед дождем, видно купаться решила. А там, кто его знает, что случилось. Судорога может, или сердце прихватило. Заметили с берега, что девушка тонет, но плавала она хорошо, заплывала глубоко… Вытащили ее, в общем, но не спасли.

Эта новость для меня — как обухом по голове. Бедный Егор, бедная Лизонька… Я не знаю, что сказать, только кладу свою руку на плече старушки и поглаживаю, пока она не перестает всхлипывать. Я не позволяю себе спросить, кто такая Василиса, ведь Лидия Петровна только-только успокаивается, а такие нервы в ее возрасте — это вредно. Но спустя пару минут она все-таки решает продолжить.

— Егор тогда был сам не свой. Год был на свою тень похож, но ребенок требует заботы, так что научился справляться. Он поздний ребенок, родители его ушли рано, родственников особо нет, а что с меня помощи — не угонюсь за этой егозой. Нет, о няне тогда как-то и не думали, чужой человек ведь… Да справились как-то, когда я с ней посижу, когда с собой возьмет, а когда и дома останется. Доченька ведь, единственная. Ну вот, когда Лизе исполнилось три, он уже мог улыбаться опять. Тогда-то и появилась Василиса.

Я доливаю нам чаю, пока она переводит дыхание, и подвигаю ближе тарелку с печеньем, но, видимо, сегодня оно останется невостребованным.

— Егор тогда влюбился, впервые после гибели жены. Я так рада была, думала, Лизоньке будет вторая мама. Такая она красивая была, вся как яблочко наливное, сочная, высокая, волосы черные, до пояса.

Я представляю себе еще одну красавицу, полную противоположность Лизиной маме — жгучую брюнетку с красными губами. Такая себе Белоснежка.

— Полгода она его обхаживала, вся такая ласковая, хорошая, ну и предложил он ей замуж. Много там всего было, счастливыми они такими были, Василиса к ним как-то незаметно переехала. Как-то мудрено, то плащик там оставит, то туфельки, так и весь чемодан вещей к ним перекочевал… И вот готовятся они к свадьбе, уже до нее неделя остается, как слышу вечером скандал, крики, двери хлопают. Что, думаю, за напасть? Прихожу к Егорке, а он в дверях стоит, лица на нем нет, Лизонька маленькая за ногу его держится, а Василиса у лифта с чемоданом. Да лицо злое такое, никогда такого у нее не видела, чуть ядом не плюется.

— Что же случилось? — удивленно тяну я, сопоставляя всё рассказанное с поведение Егора. Видимо, именно тогда перестал он людям доверять, а уж женщинам — особенно.

— Потом Егор рассказывал, что уложил он Лизу спать, Василиса ему стол накрыла, свечи зажгла, да начала говорить. И говорила так мягко, так витиевато, что надо бы девочку в школу отдать, образование хорошее ей дать. Рисует она здорово, надо поддержать талант. Да и выдала, что по ее протекции возьмут Лизоньку в лучший пансионат для девочек.

Сколько тогда было Лизе, года три с половиной? Четыре? И такую малышку в пансионат? Что-то не вяжется такое предложение с доброй мачехой… И Лидия Петровна кивает головой, глядя на мое удивленное лицо.

— Закрытый пансионат для девочек. Интернат, Эмма. Ребенка четырех лет, лишившегося матери.

Это никак не укладывается у меня в голове. Как можно, зная всю ситуацию, пытаться так избавиться от ребенка? Малышка ведь и так пострадала. Еще и так прямо, пансионат и точка.

— Егор вспылил, — продолжает Лидия Петровна. — Сказал, что Лиза с ними жить будет и не денется никуда, а Василиса ему в ответ такого наговорила… И что ноги этого ребенка тут не будет, и что она своих детей хочет, а не чужих воспитывать, и что пусть выбирает, или она, или Лиза. Так была уверена в его любви, видимо… Ну, он ей чемодан и бросил. Сказал, чтоб выметалась, змеища. Да она пока вещи собирала, весь дом разбудила своими криками, и Лизоньку тоже, ей еще наговорила гадостей. А такая добренькая была… Больше у него женщин не было. Шарахается от них, как черт от ладана. А много их таких вокруг ходило, всё глазки строили, мужик-то он видный. А он говорит…

— …все вы, бабы, одинаковые, — продолжаю я фразу и получаю согласный кивок. Мол, да, именно так и говорит.

Поразительно, вот бывают ведь люди… Но, это я, наверное, просто из тех женщин, которые хотят детей, не терпят предательства и физически не могут поступать неправильно, не по совести. А многие так живут и ничего. Дети для них могут быть лишними, а мужчины тех детей могут забыть и бросить…

И меня вдруг затапливает жалость, обида за маленькую Лизу, сочувствие к зачерствевшему дровосеку, понимание, почему он такой хмурый и грубый. Думал, я из той толпы, жаждущих познакомиться дамочек. Он, в самом деле, «видный», высокий, а что дочь сам растит — сразу сто пунктов к рейтингу. Молодец, Егор.

Конечно, хамство это никак не оправдывает, но понимания добавляет.

Мы еще час сидим за чаем с Лидией Петровной и разговариваем на разные темы, но в этот раз более легкие и веселые, но мысли мои каждый раз возвращаются к рыжему леснику. Ну, по крайней мере, пока не приходит новое сообщение от Марка.

«Я этого так не оставлю, рыжая ты дрянь».

Началось.

.

— Давид, что он может сделать?

Я бессмысленно хожу с телефоном по квартире и пытаюсь понять, почему угрозы начались так рано. Я думала, они начнутся после первого заседания, но оно еще не прошло. Что тогда?

— Есть шанс, что он найдет, как заблокировать твои счета. Не очень законно, конечно, но у него хватает связей, это уже видно. Наше заседание прыгало во времени уже