Книга Десять минут второго - Анн-Хелен Лаэстадиус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бабушка приложила руку к выбору моего имени. Майя. Так звали одну из моих прабабушек. И бабушка хотела, чтобы имя рифмовалось с «пираньей». Похоже, она чаще, чем я в детстве, слушала ту песню о сердитой Майе[2].
– Когда вырастешь, станешь настоящей пираньей, – всегда говорила она.
Пока что я не поняла, почему она хотела, чтобы я стала рыбкой, плывущей на запах крови и смерти.
– Садитесь. Садитесь на стулья, на которых сидели находящиеся у власти женщины и мужчины, которые принимают решения о будущем Кируны, – произносит бабушка драматическим голосом. Я быстро усаживаюсь на один из стоящих с краю мягких кожаных стульев. Бабушка хмурится. Она-то надеялась, что я выйду на трибуну и потребую слова.
По рядам пробегает шепот. Бабушка занимает место на трибуне и улыбается. У нее за спиной висит огромная картина с изображением шахты.
– Возможно, кто-то из вас станет нашим будущим руководителем.
И в ответ – гробовая тишина. Но бабушка не обращает на это внимания. Она только всё больше улыбается и продолжает атаку. Она говорит о политике. О различиях. И в частности о том, что значит быть женщиной в мире мужчин. Я вижу, как потягивается Альва. Она и правда слушает.
Я тихонько пробираюсь к окну, которое выходит на парк Ернвег и центр города. Как будто я нажала кнопку и запустила механизм. Вот я на лестнице. В коридоре стоит Альбин. Мы встречаемся взглядами. Смотрим друг другу глаза в глаза всего полсекунды. Он узнал меня, но не поздоровался. Для этого может быть масса причин. Множество. Сотни. Он опоздал на встречу. Пришел слишком поздно и поэтому не сказал «привет!». Альбин стесняется. Он такой. Да, конечно, причин как минимум три.
Бабушка говорит без умолку. Я пристально за ней наблюдаю и слегка улыбаюсь. Бабушка вся светится от счастья.
– Вивека, что вы думаете о сносе здания муниципалитета? – спрашивает Стина. Она сидит там, где обычно стоят журналисты. Это Таня объяснила: ее отец работает в журнале «Социал-демократы Скандинавии», самом крупном издании Заполярья, и знает всё о партиях и политиках. Как-то раз он брал у бабушки интервью. Когда она вступала в должность председателя. Текст бабушке понравился, а фотография – нет.
В ожидании бабушкиного ответа я задерживаю дыхание. Улыбка сползает с бабушкиных губ.
– Ви́века, – произносит бабуля, – а не Виве-е-ека.
Передразнивая Стину, бабушка делает ударение на «е», и мне хочется провалиться на месте, растаять, исчезнуть, как снежинка.
– Как и вам, мне очень жаль. Это узнаваемое и красивое здание. Но новое будет ничуть не хуже.
– Почему нельзя просто переместить здание в другой район?
Стина не сдается, как бойцовая собака. Я знаю, что она против переноса или сноса здания. Она за его сохранение. Втайне я ликую, что Стина задала этот вопрос, и сердце бьется всё чаще. Бабушкина улыбка становится еще скованнее, но только я замечаю, насколько она фальшива.
– Это слишком затратно. Прежде всего нужно учесть интересы коммуны. И если перенос здания обходится коммуне в несколько миллионов крон, то это значит, что все мы тоже должны переехать. Это как раз то, о чём я рассказывала. Вы уже знаете, как мы распределяем бюджетные средства.
Бабуля – молодец. Но Стину такой ответ не устраивает.
– По крайней мере, надеюсь, что это взвешенное решение.
Бабушке уже не до улыбок.
– У каждого есть право на собственное мнение. И мы также понимаем, что есть разные точки зрения.
Стина не находит что ответить и сердито молчит. Внезапно меня накрывает злость. Я злюсь на бабушку. Она не слушает других. Бабушка смотрит на меня, удивленно подняв бровь. Она видит, что я злюсь. Хочешь Майю-пиранью, так получай.
– Может, проведем предварительное голосование? – уходит от темы бабушка.
Стина закусила губу. Вид у нее такой, как будто она всё проклинает. Но по крайней мере, теперь-то она знает, что это такое – задавать вопросы Вивеке.
11
Всё произошло в тот момент, когда я собиралась открыть входную дверь. Раздался грохот, под ногами всё задрожало, и я выронила ключ. Он упал в снег на лестнице. Я закричала как сумасшедшая и рухнула на четвереньки. Что случилось? Под ногами всё тряслось. Я опять закричала, и мой крик эхом разнесся по улице.
Несколько секунд – и мощная вибрация прекратилась. Город снова затих. Я едва не упала в обморок. Ищу в снегу ключ. Руки без варежек окоченели. Джинсы на коленях промокли. Я снимаю сумку и пытаюсь нащупать молнию мокрыми, красными от холода руками. Пальцы не слушаются. По щекам текут слезы. Я рыдаю и всхлипываю. Смотрю, нет ли рядом соседей или других людей. Никого. Где же произошел провал грунта? Какая часть города ушла под землю? Неужели папа погиб? Я дергаю молнию, но ее заело. Мне все-таки удается просунуть руку в сумку и достать мобильный. Рука так дрожит, что я с трудом нажимаю нужные кнопки.
Мне нужно войти в дом. Я судорожно ищу ключи и обнаруживаю, что сижу на них. Ключи ледяные. Я набираю папин номер, но сигнала нет. Говорит автоответчик. Папа умер. У меня предчувствие. Он умер. Я набираю мамин номер и слышу гудки. Мама не отвечает. Неужели под землю ушел «Кооп»? А что с Молли? Я вытираю рот от снега. Мне нужно войти в дом!
Шатаясь, встаю. Рука вся дрожит, пока я пытаюсь попасть ключом в замочную скважину. Нужно всем весом навалиться на дверь, чтобы она слетела с петель. «Вот черт!» – кричу я. Бедром толкаю дверь и поворачиваю в замке ключ. Дверь поддается. Я вваливаюсь в дом и захлопываю за собой дверь. Бегу на кухню, но там никого нет. Там всё цело. Бегу в свою комнату, потом в гостиную и снова на кухню. По улице Ялмара Люндбома как ни в чём не бывало едут машины. Тихо себе едут. Никто не сигналит. Сирен не слышно. Звоню маме еще раз и слышу ее автоответчик. Я кричу в трубку:
– Провал грунта, мама! Я так и знала! Это было похоже на землетрясение. Мы гибнем! Папа наверняка мертв!
Зря я произнесла это вслух.
