Книга Гурджиев. Учитель в жизни - Чеслав Чехович

Один может увидеть кенгуру, другой крысу, третий зайца, еще один может увидеть мула или осла, или даже собаку, – все будет зависеть от того, как будет начинаться каждое описание. Один автор может начать с того, что это позвоночное, и тогда слушателям для выбора предстанут все позвоночные животные в мире. Другой начнет с того, что это грызун, и тогда выбрать можно будет любого грызуна. Третий начнет описывать цвет животного или его размеры. Следующий скажет, что это теплокровное животное, или будет говорить, чем оно питается, в то время как еще один вспомнит, как оно кричит, какие у него лапы, как оно передвигается, как осматривается или даже как взаимодействует с людьми. Короче говоря, каждый начнет свое описание с той стороны, которую ему легче всего описать, и таким образом слушатель увидит в каждом описании другое животное.

Неосведомленный человек оказывается точно в такой же ситуации, сталкиваясь с учениями, которые передают основатели того, что вы называете различными «религиями». Вы все говорите сейчас так, будто услышали лишь начало описаний, где они представляются наиболее различными. Но за определенным пределом все религии сходятся и образуют одну единую Религию».

Тогда один из нас произнес: «Я думаю, что понимаю вас, Георгий Иванович, когда вы говорите о сектах и даете нам метафору с кроликом, но великие религии, которые упомянул наш друг, существуют как единое целое. Это не начало описания. Каждая представлена как одно целое, хотя они кажутся весьма различными».

«Различие только внешнее, – ответил Гурджиев, – и противоречия происходят из-за различных факторов. Те, кто судят о религии таким образом, не проникли в суть учения, и их суждения обречены быть поверхностными. Религии на самом деле похожи на математику: есть элементарная часть, наиболее общедоступная, которая предлагается массам, и эта элементарная часть различна у каждой религии. Это потому, что мессия или посланник свыше появляется среди людей, отличающихся по языку, философским взглядам, характеру, основному складу ума и многим другим преходящим аспектам, и они должны приспособиться к современности и выбрать соответствующий способ выполнения своей задачи.

Вы уже поняли – не так ли? – одну важную вещь: человек не един. В нем существует множество непрерывно проявляющихся импульсов и побуждений».

Мы закивали головами, признавая эту истину, которую большинство из нас к этому времени уже осознали.

«И, – продолжал Гурджиев, – если посланник выберет отправной точкой владение телом, то он будет упирать на то, что мы называем «путем факира». Если мессия посчитает, что его задача будет выполнена с помощью чувств, то мы увидим развитие «пути монаха». Используя христианский язык, если учитель уповает на божественные импульсы любви или милосердия, то путь будет состоять из определенной работы, что в самой совершенной и высокой форме будет уникальным учением Христа. Если, с другой стороны из-за существующей культуры он решит, что разум – интеллектуальная функция – сможет привнести в жизнь истинные идеи, это приведет к так называемому «пути йога».

Существует и «четвертый путь», основанный на священном импульсе, идущем от совести, ростки которой есть в каждом человеке. Этот путь ведет к другой форме учения, новому подходу к религии».

«Вы согласились, – продолжал он, – что описание кролика, ограниченное началом, неизбежно приведет к путанице. Так же, как у кролика есть много аспектов, с которых можно начать описание, так и Религия представляет бесконечный диапазон отправных точек. Особенно подумайте о настоящей трудности – как избежать упрощений так называемого рационального мышления. Любой должен признать, что почти никто не знает истинную суть своей собственной религии, но тем не менее каждый считает, что он может судить все остальные».

Затем он закончил встречу следующими словами: «Только тот, кто благодаря упорным сознательным усилиям преуспел в освобождении от хаоса, возникающего из его собственного недостатка сознательности, может узнать, что действительно означает Религия».

Подобные напряженные моменты, проведенные с Гурджиевым, открывали для нас более глубоко вопросы религии и подводили к тому, чтобы воспринимать традиционные учения по-новому.

Пробужденный человек перед лицом войны

Как и у всех, определенный образ себя сформировался у меня в юности. Я был полностью убежден, что все мои мнения, реакции и цели – абсолютно правильные и ценные. Я не представлял, что могут существовать другие ценности, столь же достоверные и обоснованные, как и мои собственные. Определенные идеи – такие как патриотизм, долг и дружба – имели для меня абсолютное и безальтернативное значение, их я считал священными. Меня совершенно потрясло открытие, что мотивы и точки зрения других людей полностью отличались от моих и обладали такой же достоверностью, и, возможно, были даже более правильными. Однажды, вскоре после моего прибытия в Константинополь, противостояние Георгию Ивановичу буквально перевернуло мой внутренний мир вверх ногами и вынудило меня исследовать основы всех моих убеждений.

Мы пили чай в тени деревьев возле павильона «Русский маяк». Беседа перешла в воспоминания о войне, все еще чрезвычайно живой в нашей памяти. В тот жаркий день Гурджиев, проходя мимо, остановился немного передохнуть. Мы поднялись предложить ему место. Он сел и попросил продолжать наш разговор, будто его с нами не было, поэтому мы вернулись к разговору о войне.

Расслабленная поза Гурджиева вдохновила нас рассказывать о множестве событий, которые все мы пережили. Переходя от одного героического эпизода к другому, мы, естественно, стали осуждать трусость дезертиров. Один из нас начал обвинять евреев в том, что они не патриоты и не верны России и ее союзникам. Он описал, как они отказывались воевать в различных ситуациях. Все мы присоединились к осуждению этих трусов и дезертиров.

Георгий Иванович ничего не сказал, но что-то в его облике заставило нас почувствовать себя неловко, и мы захотели узнать его мнение относительно столь животрепещущего вопроса. Повисла тишина. На его лице не видно было больше прежнего выражения одобрения. Он глубоко вдохнул и выдохнул, вместе с воздухом улетучилось и наше праведное негодование.

Поскольку обсуждение застопорилось, Гурджиев вмешался. «Вы говорите, что евреи – не патриоты и обвиняете их, в том числе, в трусости, недостойной русских подданных. Вы говорите и о большом количестве дезертиров в конце войны. Можете ли вы сказать мне разницу между дезертирами в начале, в середине и в конце войны?»

Этот вопрос удивил меня. Я никогда не задавал его себе раньше. Внезапно я понял, что таких «дезертиров» отличал только момент, когда они открыли глаза и увидели военную действительность.

«Тот, кто осознал, что такое война на самом деле, – продолжал Георгий Иванович, – не может не хотеть дезертировать. Если евреи отказались участвовать в убийствах и резне, то