Книга Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

class="p1">Из разговора стало ясно, что в Поднебесной все друг другу улыбались, все друг другу кланялись и все враждовали — тайно, открыто или явно. Император Сянь Фэн воевал с мятежным предводителем тайпинов, бывшим сельским кузнецом, объявившим себя «царём справедливости» и создавшим «тайпинское царство». Правительственная армия готовилась дать бой союзным войскам Англии и Франции. Фаворитка богдыхана Ци Си вела тайную борьбу за власть с маньчжуром Су Шунем, а народ боролся с теми, кто ему мешает жить. И если повстанцы были на юге, то союзники грозились захватить Пекин — северную столицу Китая, которая стала ареной противоборств и разногласий: центром заговоров и убийств, интриг и провокаций, своеобразной «дырой в небе», как привыкли говорить китайцы о средоточии зла. Нищие, бродяги, шарлатаны всех мастей, чиновники без места, слуги без господ и господа без слуг — всё это подлое и алчущее племя досаждало честным людям и бессовестно обкрадывало их.

Улыбка фортуны это случай. Кто его не упустил, тот счастлив. Упустил — глупец. Спеши, толкайся, рви из рук — не проворонь! и не забудь при этом улыбнуться, быть учтивым.

Имя Су Шуня действительно старались произносить шёпотом. Его страшились. Впрочем, имя жестокосердой Ци Си тоже не упоминали без нужды.

— Вам надо будет входить в город через западные ворота, — подсказал Попов. — Восточные — ворота народа.

— А западные? — спросил Игнатьев.

— Ворота покорности.

«Ладно, — подумал про себя Николай. — Будем покорными. Кроткие унаследуют мир».

По Пекину его несли в парадных носилках, в сопровождении казачьего конвоя и многочисленной свиты — членов Русской духовной миссии в Китае.

День был солнечным, безоблачным, слепящим. Запомнилось ярко-голубое небо, густые тени от пагод, жёлто-золотистый цвет столичных зданий.

Кровли императорских дворцов блистали золотом.

Одноэтажный Пекин утопал в зелени садов и парков.

Улицы были запружены народом.

Цирюльник работал прямо на улице, подвесив медный таз на трёх верёвках к низкой ветке тенистой шелковицы. Здесь же стояла скамья для клиентов.

Под стеной буддийской кумирни расположилась целая артель слепцов, бродячих песнопевцев в изодранных рубищах.

Откуда-то несло кислятиной и тиной. Тухлой рыбой.

Из рассказов Попова Игнатьев узнал, что нищие и пожары — проклятие Пекина. Многие слепые видят, а безногие ходят. Имеющие костыли сдают их напрокат за сногсшибательную мзду так же, как накладные горбы и бельма. В Китае есть мастера по гриму, есть специалисты по уродствам: отделают так, что мать родная не узнает! «Безрукие» выставляют напоказ искусные протезы культяпок, а руки прячут в лохмотьях одежды. Чем больше на нищем тряпья, тем меньше ему веры.

Продвигаясь по запруженным народом улицам, Николай отметил, что в столице Поднебесной мало вьючного скота, зато много носильщиков и грузчиков.

Возле городского рынка он увидел ловца крыс. Через его плечо была перекинута палка, на которой болталась привязанная за хвост жертва.

«Ничем не брезгуют, — гадливо поморщился он и подавил приступ тошноты, закрыв глаза и глубоко вдохнув. — Представляю, что творится в их головах». Попов предупредил, что «китайцы так же верят в оборотней, как мы верим в то, что за весной приходит лето».

Жеребец хорунжего испуганно заржал, попятился назад, пытаясь миновать ряд деревянных столбов с перекладинами, на которых висели крючья с отрубленными человеческими головами. В пустых глазницах копошились мухи.

Китайцы не обращали на эти головы никакого внимания. Их интересовала торжественная процессия с конвойными казаками.

— Кто вы? — не скрывая любопытства, громко спрашивали пекинцы и, услышав ответ, передавали друг другу сиюминутную новость: — Игэна-че-фу! Русский дашэнь...

Лица китаянок были густо замазаны белилами и ярко нарумянены. У многих — подведённые глаза и нарисованные брови. На скулах — «мушки».

Паланкин был открыт, и одна из китаянок бросила Игнатьеву жёлтую розу. Он поймал её на лету и с удивлением почувствовал, что колючие шипы тщательно срезаны.

Попов, ехавший рядом на низкорослом коне, объяснил, что жёлтая роза считается символом Пекина, а брови китаянки выщипывают, чтобы потом рисовать тушью и углём.

— Император Сянь Фэн тоже выщипывает брови? — вдыхая аромат розы, поинтересовался Николай и отметил для себя, что у столичных полицейских на головах шляпы с лисьими хвостами, а куртки с зелёными нашивками.

— Нет, — пригибаясь в седле, чтобы не зацепиться за ветку колючей акации, ответил Попов. — Император брови не выщипывает и не стрижёт ногти: сохраняет себя в целости. У него в каждом усе по тридцать семь волосков. Однажды придворный цирюльник случайно вырвал один, и был тут же обезглавлен.

— Более, чем поучительно, — поразился свирепости восточного тирана Игнатьев и обратил внимание на то, что улицы Пекина сплошь усыпаны листовками.

— В Китае абсолютная свобода печати, — объяснил Попов.

На многих домах были расклеены тексты неизвестных авторов и даже целые полотнища каких-то воззваний. Попов перевёл одно из них: "ЗДЕСЬ ЗАПРЕЩАЕТСЯ ПРИКЛЕИВАТЬ, ЧТОБЫ-ТО НИ БЫЛО" и рассмеялся: — Китайцы — анархисты по своей природе.

В самом деле, целые библиотеки размещались прямо на улице. Подходи, читай, запоминай. Хорошее слово не пропадёт — останется в сердцах.

— Мне это нравится, — сказал Николай. — Бескорыстно и мудро.

— В Китае нужны не сколько издатели, сколько переписчики, — согласился с ним Попов.

Свернув налево и пройдя по горбатому мосту через канал, процессия достигла Южного подворья. Оно производило тягостное впечатление. Каменное здание русского посольства оказалось низким, неприглядным, требующим срочного ремонта. Помещение тесное, мрачное. Обстановки — никакой. Голые стены с узенькими зарешёченными окнами да щелястые двери. Ни столового белья, ни занавесей на окнах, ни простого умывальника. Сыро, глухо, неуютно. Крохотная печка, сложенная абы как, обшарпанный порог и плесень по углам. "На почтовых станциях уютней", — чертыхнулся Игнатьев и распорядился составить список необходимой мебели, кухонной и столовой утвари.

— Чего не найдём в Пекине, выпишем из Кяхты.

Командира конвоя хорунжего Чурилина, рядового Савельева и переводчика Попова, как старожила Пекина, он тотчас отправил на ближайший рынок: — Купите всё, что нужно для ремонта: известь, краску, доски; будем обживаться.

Думая, что Игнатьев после дороги захочет прилечь отдохнуть, Дмитрий протёр топчан, обгрызенный мышами, застелил войлочной кошмой, подмёл полы связкой полыни, которую надёргал тут же, у порога, и, сложив простынь вдвое, выгнал ею мух из комнат. Чтобы не мешать ему, Николай устроился в тени цветущих лип, усевшись в походное кресло и размышляя о предстоящих переговорах с китайцами. В руках он по-прежнему держал жёлтую розу. Она слегка привяла от жары, и он велел Дмитрию поставить её в воду.

— Символ Пекина, —