Книга Сны над Танаисом - Сергей Анатольевич Смирнов

бескровная, похмельная вялость заволокла все тело.

По полу, от дальнего угла к середине комнаты, медленно поползло лунное пятно. Добравшись краем до треножника, оно вдруг исчезло, и до Гестаса донесся тихий стук по краю маленького окошка.

Гестас вскочил на ноги.

- Тихо! - услышал он шепот брата: тот, распластавшись на крыше, опустил к окошку голову. - Что произошло? О тебе пошли странные толки.

Гестас вспомнил о клятве, но поколебался лишь мгновение и рассказал брату о случившемся.

- Неясная история. Но мы попробуем отыскать правду. - В голосе брата Гестас не различил ни тени растерянности и от того сразу взбодрился.

- Не падай духом. Будь спокоен. - Перевернутое лицо брата исчезло, и в глаза ярко ударила луна.

По крыше метнулся осторожный шорох.

Хвала Зевсу Сотеру! Какая радость, что рядом брат!

Снова под лопатками захрустел тростник, и Гестас сразу уснул.

...Медлительно, вязко текла перед глазами темная вода. На ее глади Гестас увидел свое отражение: то было настороженное лицо шестилетнего мальчугана, заглянувшего в холодную глубину, - и дыхание этой глубины затеняло лицо, очертив на нем иной, чужой еще, взрослый облик.

Мальчуган поднял взгляд: по ту сторону рва поднимались стены Города. Вода текла перед ними вкруговую - и возвращалась к ногам по правую руку. В другое мгновение Гестас увидел, что стрит уже перед самым мостом; ему показалось, что стоит он здесь уже очень давно и силится перейти через мост, вернуться домой, но не может сдвинуться с места - ноги онемели и стали как чужие. Страх гонит прочь от моста, но и отойти нет сил - и уже захватывает дыхание... сейчас мальчуган разревется. Рядом вдруг появляются мать с отцом. Гестас слышит их ласковые голоса, они берут его за руки и тянут за собой через мост - и тогда страх накатывает на душу невыносимой волной: там, за мостом, у ворот Города стоит к нему спиной его ровесник, такой же малыш, и почему-то очень страшно, что стоит он так неподвижно, словно втайне дожидается Гестаса... вот сейчас он обернется, и тогда... страх отдается в теле короткой судорогой.

Гестас широко раскрыл глаза.

В комнате было светло.

Он долго лежал, не решаясь пошевелиться. Все тело холодело от мелкого, неприятного пота. Наконец Гестас осторожно вздохнул, словно боясь упустить какую-то очень важную мысль.

...Этот сон - вестник страшной правды. Она уже рядом, она уже захватила дыхание, и душа затаилась, как перед ударом грома... И невыносимое натяжение тишины вокруг - это эфир уже напитан страшным откровением.

С трудом унимая дрожь, Гестас поднялся и, тихо подойдя к двери, постучал в нее ладонью.

- Эй, Хион! - позвал он, и уверенность голоса придала тепла и твердости духу.

Засов чиркнул по скобе, и дверь распахнулась от несильного удара ногой. Сутулясь от робости и от затаенного презрения, не поднимая глаз от пола, вошел Хион. В руках он держал чашку с гороховой кашей и небольшой кувшин. Не проронив ни слова, он оставил съестное на столе и с тою же сосредоточенной быстротой подался к выходу - но теперь уже Гестас преградил ему путь. Краем взора он заметил, что в дверь, на помощь Хиону, просунулся один из верзил с акинаком. Гестас успокоил его сдержанным жестом и без слов приветствия обратился к Хиону:

- Был ли второй гонец?

- Мне это не известно, - равнодушно ответил Хион.

Гестас задержал вздох, оттягивая миг громового удара, - сердце стукнуло вдруг больно, во всю грудь - и он, судорожно вздохнув, решился.

- Скажи, Хион, какой сегодня день, - выправляя между словами дыхание, властно, вспомнившимся тоном диадоха спросил Гестас.

Хион вяло, небрежно усмехнулся:

- Ты, видно, хорошо спал. Ты проспал эон, посланник великого пресбевта.

- Берегись, слуга диадоха, - не повышая голоса, уверенно предупредил Гестас. - У меня мало времени на вопросы и нет его для шуток. Какой день?

- Два часа назад наступил четвертый, - нарочито медлительно ответил Хион. - Четвертый день горпиэя... пятьсот тридцать пятого года. Этого будет тебе достаточно?

От самых ступней покатилась вверх ледяная волна. Поднявшись до головы, она иглами и звоном ударила в виски и откатилась вниз, к сердцу. Леденея, сердце отчаянно забилось.

Подавляя дрожь, Гестас стиснул зубы.

Четвертый день горпиэя! Вчерашний был третьим! Третьим, третьим днем горпиэя подписывал пресбевт свой приказ. В углу пергамента стояла дата: "в третий день..."

- Геракл разразит тебя... А завтра вырежут тебе язык, если ты лжешь мне сейчас, - не разжимая зубов, страшным, давящимся голосом проговорил Гестас.

Хион вздрогнул и растерялся. Он даже попятился, ужаснувшись взгляду Гестаса.

- Не лгу, не лгу, - пролепетал он. - Клянусь, чем прикажешь. Четвертый день. Спроси хотя бы у Пелагия. Эй, Пелагий!

Хион засуетился, пряча глаза. Обежав стороной Гестаса, чтобы скользнуть к двери, он еще раз кликнул верзилу, но тот уже спешил навстречу, оттесняя Хиона в угол, - и наконец они оба, поместившись по бокам от Гестаса, бестолково заговорили об одном и том же.

- Довольно тебя одного! - отмахнулся Гестас от Хиона и закрыл глаза.

Четвертый день горпиэя! В третий день он бесстыдно, едва ли не до сумерек, спал здесь, в Цитадели; в третий дань увидел он в руках диадоха пустой пергамент; на закате третьего же дня был написан рукою пресбевта приказ. Ошибся ли числом пресбевт? Ошибся ли он сам, Гестас, в "третий день горпиэя" идя на встречу с рыбником на перекресток Алтарной и Ста Милетцев? Ошибся ли и рыбник вместе с ним и вместе с самим пресбевтом?

Гестас тяжело вздохнул. О боги! О великий Зевс Спаситель! Ты не был глух и свершил чудо. Я спешил, Спаситель, я очень спешил, и ты не оставил меня. Ты внял последней, предсмертной молитве, ты внял молитве Эринны и молитве пресбевта. Ты спас жизнь - ради Эринны, ради чести пресбевта и Танаиса, ради спасения братьев-эллинов в Цитадели. Ты сократил мой путь на целые сутки. Ты справедлив! Хвала тебе во веки веков! Но неужели ты остался столь же простодушен, как твои ахейские герои дней Трои, - ты, Вседержитель? Как не предусмотрел ты вихря недоверия и мнительности в эллинском сердце темного времени? Этот вихрь должен был случиться, и разве не приходило к тебе сомнение, что своим спасительным даром нашлешь ты одним днем позже навет и бесчестье более жестокие, нежели смерть в степи от предательской стрелы?

Мудрость ли это, о Спаситель? Разве шутишь ты наподобие