Книга Русская готика - Михаил Владимирович Боков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цыган замолчал, уставясь влажными глазами в небо. Клубился дым папиросный, звенела ночь запахами, и представилась мне чужая, далекая жизнь – а с другой стороны не чужая, но такая близкая, потому что уходили же наши пацаны туда с легкостью? Саня Сафронов, Толя Самсонов, Дэвид, Паштет, Колька Здышкин, даже мелкий шкет по прозвищу Тырчик и тот угодил в тюрьму. Тюрьма ловила наше поколение сетями, расставляла силки статей – изобретательные: казалось, шагу пацану уже ступить никуда нельзя – везде статья, везде срок, везде рожи прокурорские и СИСТЕМА.
Вскоре после ночи той подался я с товарной базы в литераторы. А Яшка Цыган… Слышал я, что Цыгана снова посадили: приставил однажды Яшка ножичек к горлу Люды, бухгалтерши на нашем складе, и увел у Люды всю дневную выручку.
История Цыгана о знакомстве с Мишкой Кругом еще долго поражала меня. И бывало, на пьянках я хвастался знакомым, что знаю человека, который вместе с Михаилом Кругом написал «Владимирский централ».
Только потом пришла и в наши голодранские окраины цивилизация. Провели интернет. И узнал я из интернета, что пророк наш Михаил за свою жизнь не совершил ни одной ходки.
Что написал он свои песни – «Владимирский централ» и другие – в собственной квартире в Твери. И что настоящая его фамилия была не Круг, а Воробьев.
Только я ничему этому не поверил.
Ведь написал же мелкий шкет по прозвищу Тырчик в нашем подъезде красной краской: «Свободу Михаилу Кругу!» Зря, что ли, получается, написал? Зря, наслушавшись его песен, пошел в зону чалиться? Зря жизнь свою молодую в сибирской тайге потратил?
Ничего не зря!
В интернетах еще и не то понапишут.
История одной синагоги
На Новый год дядя Яша принес джинсы – мне и маме. В джинсах в нашем дворе можно было стать королем. Человек в джинсах ступал по этому миру хозяином.
Мы с мамой вертели джинсы в руках и не могли нарадоваться. Дядя Яша сидел на стуле и качал носком остроносой туфли. «Примеряй, пацан, и иди на улицу. Нам с твоей мамой надо поговорить», – и вдобавок к джинсам он вручил мне купюру в 10 рублей.
О, 10 рублей были в те времена целым богатством. На 10 рублей я мог купить «Сникерс», сходить в клуб, где играли в приставки «Сега», заказать два часа игры и уже там купить еще один «Сникерс». В джинсах, с 10 рублями я вывалился в морозный город. Счастье исходило лучами из меня и топило снег. Мне казалось, что на улице наступила весна, хотя надвигался Новый год – разукрашенные ели смотрели удивленно вслед мальчику с 10 рублями.
Откуда взялся дядя Яша в нашем маленьком городке, одному Богу известно. Его печальные южные глаза, полные Моисеевой тоски, сверкали как два бриллианта среди наших раскосых монгольских глаз. В них плескался Завет, Исход и мычали верблюды. В наших же жила северная тоска.
Он не был красивым. Плешивый, круглый, весь какой-то затертый, незаметный. Мама моя выбрала дядю Яшу за глаза и, возможно, за что-то еще. А он ее – за среднерусскую красоту. Плешивый Яша отхватил лучший городской персик: белокурую Елену Прекрасную, мою мать.
Джинсы он скроил сам. Он жил в каморке, под боком у православного храма. В революцию здесь расстреливали белых, а после устроили товарный склад. Яша и жил как бы при складе: ютился среди коробок с помидорами, ругал свою старую швейную машинку, а по вечерам слушал дешевый радиоприемник и сверкал в ночи своими благородными глазами.
На джинсах он и заработал первый миллион. Его увидела моя мама. По праву человека, который делит с ней постель, Яша взял маму работать к себе. Она кроила ткань, шила, обметывала, пока Яша искал рынки сбыта.
– Ты знаешь, сколько у него денег? – сказала однажды мама, придя с работы. – Миллион! Он завертывает банкноты в старые газеты и прячет между помидорными ящиками.
– Если у него столько денег, почему он не переедет? – спросил я.
– Он странный. – Мама пожала плечами. – Я его не всегда понимаю.
Яше нужно было быть незаметным в наших холодных краях, но глаза его светились как два ярких южных прожектора, которые искали в северной ночи заветный град Иерусалим. Вскоре пришли бандиты. Они прослышали, что не только глаза отсвечивают у Яши, но вместе с ними отсвечивает кое-что еще. Яша не отпирался. Он отдал им деньги, завернутые в газету «Московский комсомолец». Когда ему пригрозили положить утюг на круглый живот, он подумал, порылся и вытащил новые пачки денег.
Мама, белокурая русская красавица, ушла от него. Она влюбилась в преподавателя гитары в местном ДК. «На что он мне нужен со своими глазами?» – сказала мама о Яше и распустила боевое оружие, которым наповал убивала мужчин: свою льняную косу. Преподаватель гитары выглядел и вел себя как итальянец. Его любимым словом было «Бон джорно».
Яша выплыл, как выплывают иногда из озера слепые кутята, которых швыряет в пучину равнодушный хозяин. Из таких кутят получаются матерые волки: они крадут детей и кур у вас из-под носа. В следующий раз я увидел Яшу торгующим турецкой одеждой на рынке. «Как джинсы? – спросил он меня. – Ты будешь носить их сто лет, и с ними ничего не случится, потому что их шил я». Джинсы я забросил, потому что к тому времени в моду наших голодранских окраин вошли рабочие штаны-трубы.
Внешне он будто бы не изменился. Он носил затертый спортивный костюм, его живот стал круглее, а плешь съела еще кусок головы. Но детали выдавали его. В вырезе спортивного костюма блестела на золотой цепи звезда Давида размером с мой детский кулак. Грани звезды Яша инкрустировал бриллиантами. Я подумал, что это красиво. «Купи себе мороженое». – Яша протянул мне купюру в 100 рублей. На 100 рублей я мог купить две пачки «Мальборо» и чувствовать себя королем.
На свет Давидовой звезды вскоре пришли бандиты. Так сказал один из них: мой одноклассник, который прибился к старшим. «Мы вскрыли твоего Яшу, как золотую коробочку, – сказал он. – Мы забрали все его сокровища, забрали меховые дубленки, забрали последние штаны». Я пожал плечами.
Яши не было год. Когда мы увиделись в следующий раз, он открыл магазин и торговал шубами под норку – на самом деле это был крашеный песец. Магазин почему-то назывался «Ой-Вей». Его вывеска искрилась в нашей серости как обетованная земля, как скрижаль, как надежда. Моя мама
