Книга ВПЗР: Великие писатели Земли Русской - Игорь Николаевич Свинаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А что, неплохо!
Далее он говорит Аксёнову на собрании, где наезжали на авторов альманаха: «А вы бы принесли восемь (из двенадцати готовых машинописных) экземпляров в Союз».
В. Аксёнов: «Не принесем, потому что пропадут».
Протокол того собрания весь забавный, дам вам тут самый смешной кусок.
Ф. Кузнецов. …Ситуация такая. Или мы сможем повернуть это дело на литературные рельсы, или это будет политическое дело. Завтра – роковой день!..
В. Аксёнов. О боже! Роковой день! Шекспир!
О. Попцов. …альманах в том виде, в каком он есть, – слабая литература. Это – битая карта. Это – для среды неуправляемой, для среды слухов, сплетен…
Ф. Кузнецов. Аксёнов вел себя и ведет не как литератор, а как политический лидер. Всем понятно, что вы не прозрачны как стекло, Василий Павлович.
В. Аксёнов. Дело шьешь, Феликс?
Ну что тут скажешь, Василий Палыч давал бессмертные реплики. И Попцов хорош, большой демократ впоследствии. По похожему поводу мне однажды Васильев, главный редактор «Коммерсанта», сказал: «Если б я был в КПСС в свое время, то и до сих пор бы ходил с партбилетом, отсылал бы взносы куда-то, требовал бы проведения собраний…»
Тоже неплохо, этакий постмодернизм… Но лучше же вовремя перековаться и признать свои ошибки! Или – вовсе в партию (партии) не вступать.
Запад
Вот о чем думал Аксёнов (или персонаж его автобиографической книги, какая разница), когда на него наехал Хрущев: «Как будто на крутом склоне в горах под ногами поехала лавина. Мелькнула мысль: вот поверил этим гадам в 1956-м, после Двадцатого съезда, задвинул идею побега, вот теперь и плати». (Из книги «Таинственная страсть», права на которую издательский дом «Семь дней» выкупил для публикации в журнале «Коллекция каравана историй».)
Конечно, давно у него были такие мысли… Свалить, и там, на свободе! Делать что хочешь! И плевать на жалких совковых начальников, смеяться над ними открыто! Они идиотами то ли прикидывались, то ли были, неважно, – но сегодня с теми речами, которые гнали в Кремле, место ораторов было бы в психушке. «Не знали, не понимали» – что за детский сад. Если человек идиот, то это надолго.
31 декабря 1979-го, его последний новогодний праздник в СССР…
Аксёнов отмечал с Высоцким. Было почему-то невесело. На следующее утро Высоцкий попал в автомобильную аварию. По словам Василия Павловича, «поэт тогда поехал кольнуться».
Летом Аксёнов улетел.
Не добравшись еще до Америки, но уже с настоящего Запада, из Парижа, он позвонил Ахмадулиной:
– Ну что у вас, Белка? Как дела?
– Володя умер.
– Нет, этого не может быть! Не может!
Видите, он сразу понял – какой Володя, такой Володя у него был один… На Высоцкого Аксёнов, наверно, сильно надеялся, строил планы:
– Высоцкий не оказался эмигрантом только лишь потому, что умер раньше времени. Ему надоели бесконечные ущемления, колоссальная однобокость его славы, когда весь народ кричит, как он его любит, а нельзя даже выпустить афишу концерта. Со мной, например, он обсуждал варианты эмиграции. У Володи была идея создания Культурного центра и Русского клуба в Нью-Йорке…
Конечно, в такой компании было бы веселей. Но увы…
Надо было одному как-то устраиваться на новом месте.
Много было злобных разговоров про миллионные гонорары, которые вроде как дожидались Аксёнова на Западе – за антисоветские книжки, типа он готовил почву и специально клеветал, чтоб нажиться. Завистники рассказывали и о других гонорарах – за 20-серийную киноэпопею «Неизвестная война» («Великая Отечественная»), снятую Карменом, и которые якобы унаследовала его вдова. Уехавшая с новым мужем.
Но, похоже, миллионов не было, раз уж пришлось писателю идти служить, причем не в какой-нибудь громкий университет (Гарвард, Принстон, Колумбийский, Беркли, UCLA), а в маленький провинциальный, под Вашингтоном.
«Была такая фраза у Романа Гуля: в эмиграции ты не в изгнании, а в послании. Юз Алешковский написал тогда пародию: что-то такое не ахай, ты не в изгнании, ты в послании на хуй. Так и было», – признался Аксёнов после. И далее: «Я не мог долгое время с сыном поговорить. Он женился на молодой девушке, и ее мать, когда слышала в трубке мой голос, кричала: не смейте сюда больше звонить! Людей, которые приезжали в Вашингтон, предупреждали: с кем угодно встречайтесь, только не с Аксёновым».
Он там стал другим человеком: «За время работы в Университете (это он так писал с заглавной буквы. – И. С.) я стал тем, что называется “интеллектуалом”. Потому что, будучи просто советским писателем или антисоветским, я был “богемщиком”. Я имел случайные какие-то, клочковатые сведения обо всем – такая бравада. Советский писатель никогда себя не считал интеллектуалом. А в Университете мне надо было читать курс, и я очень много читал книг теоретических. Я стал врубаться в литературоведение, в историографию, в философию. Я изменился». И эта жалкая изнурительная поденщина – после всей богатой богемной гульбы в ЦДЛ! Наверно, грустно ему было… Может, боялся: плохо выучу теорию – выгонят с работы, и куда ж дальше бечь? На что жить? Кстати, наши эмигранты тех времен многие представляли себе эмиграцию по кинофильму «Бег»: сам в подштанниках под мостом, жена на панели.
Вообще что это такое – читать американским студентам лекции о русской культуре? Сам он так на это ответил: «Когда я показываю у себя в классе слайды авангарда, мои студенты спрашивают, когда это было. Я им отвечаю: в 1912–1913 годах. “Не может быть! – удивляются они. – Так писал Джексон Поллак!” Да нет, Джексон Поллак делал это пятьдесят лет спустя после Кандинского! Они этого не ведают. Студенты приходят, и я им открываю новый мир. Они не знают ни о российском ренессансе, ни о российской философии, ни о поэзии…»
В общем, по уровню это все равно что вести занятия в русском ПТУ. Не очень весело, наверно… Автор этих строк читывал лекции в американских университетах, причем не самых последних – и не сказать что был в восторге от студентов.
Про Аксёнова в Америке можно долго говорить, все-таки он там двадцать с лишним лет прожил. Первые девять – в изгнании, «в послании нах», как он выражался. Тут ему можно даже и посочувствовать. Но дальше, после упразднения совка и железного занавеса, он жил там еще 12 лет – жил там потому, что, наверно, хотел! Никто его на Западе не держал. Но он продолжал развивать тему изгнания, и это по меньшей мере не совсем корректно.
Потом таки он из США уехал, – с обидой на страну причем! Что так? А как
