Книга Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) - Алексей Александрович Гольденвейзер

и в самом Киеве, был большой[29].

Все намеченные доклады были прочтены и обсуждены, по всем им были приняты соответствующие резолюции. Работы Совещания были зафиксированы в подробном протоколе, который, вместе с текстом докладов и резолюций, был затем напечатан отдельной брошюрой. Вся эта официальная сторона протекла «честь-честью», как полагается. Но не в ней оказался наиболее жгучий интерес съезда, не она привлекла к себе наиболее острое внимание участников, слушателей и прессы. Наиболее драматические моменты съезда относятся к выступлениям руководимой Рафесом оппозиции и, в той или иной форме, вращались вокруг заполнившей внимание всего съезда фигуры Рафеса.

Я уже упомянул о том, что Рафес стал постепенно играть все более и более центральную роль в киевской революционной общественности. Областное еврейское совещание, состоявшее сплошь из его самых ожесточенных противников и зложелателей, оказалось весьма благодарным фоном, на котором развернулась эта мефистофельская фигура. Рафес был, несомненно, наиболее яркой личностью из всех подвизавшихся в это время в Киеве политиков. Он был хорошим оратором — и по-русски, и по-еврейски, — искусным полемистом, опасным критиком. И, что самое главное, в нем была неисчерпаемая энергия и действенная сила. Вместе с тем, он был поистине «духом отрицания и сомнения»; оппозиция и политическая интрига были его подлинной сферой. К созиданию, даже просто к руководительству массами он был неспособен. Натура действенная и практическая, он много раз менял фронт; он был не из тех людей, которые жертвуют успехом ради идей и принципов. Наиболее славные моменты его деятельности относятся ко времени первого прихода большевиков в феврале 1918 г. Тогда он с большим мужеством боролся против большевизма и изобличал его. В 1919 году он стал коммунистом и с большим рвением руководил ночными обысками для изъятия «излишков». А в 1920 году, во время третьего пребывания большевиков в Киев, Рафес пользовался таким влиянием в киевском Губревкоме, что его в шутку называли «Губ-Рафесом» …

Рафес не был киевлянином и никому не был у нас известен, когда, в марте или апреле 1917 года, центральный комитет «Бунда» командировал его на юг для руководства местной партийной работой. Я увидел его в первый раз в день открытия областного еврейского совещания, когда он, во главе целой группы своих сторонников, проник в зал на основании мандатов, самочинно выданных им комитетом «Бунда». Рафес первый взял слово на вечернем заседании, по поводу выслушанных докладов Юдина, Мазора и Маховера. И эта его главная речь, продолжавшаяся около часа, была настоящим chеf-d'оеuvrе'ом[30] ораторского и агитационного искусства. Я никогда не забуду впечатления, которое произвела на меня эта речь, сказанная на мало знакомом мне языке (жаргоне) и защищавшая совершенно чуждую мне точку зрения. В ней было столько юмора, язвительности и силы, что даже внимавшая ей клерикально-сионистская аудитория не могла противостоять чарам ненавистного противника…

К концу второго дня произошла на съезде драматическая сцена, врезавшаяся в мою память. На трибуне стоял бердичевский общественный раввин — яркий и темпераментный народный оратор. Речь его, естественно, была призывом к национальному сплочению на основе общих скрижалей веры. «В начале съезда, — сказал он между прочим, — все вы поднялись с мест в память погибших борцов за свободу. Поднимитесь же теперь в честь Торы!» Аудитория поднимается с мест — за исключением группы бундовцев. Воцаряется невообразимый шум, большинство требует удаления «Бунда», оскорбившего религиозные чувства собрания. Президиум бессилен внести успокоение… И вот у ораторской кафедры появляется прекрасная седая голова писателя С.А.Ан-ского. Он поднимает руку, зал стихает. Он говорит, что Тора — не только религиозный символ, но и символ вековой еврейской культуры. И в честь этой культуры, составляющей нашу национальную гордость и символизируемую свитками Торы, он предлагает всем присутствующим встать с мест. Все встают… Инцидент улажен.

Я помню Ан-ского с 1915 года, когда я встречался с ним перед своей поездкой в оккупированную тогда русскими войсками Галицию. Помню рассказы многих галичан о неотразимом впечатлении, которое он произвел на них. И в этот вечер мне пришлось самому увидеть магическое действие этого поистине благородного человека на толпу. Через два месяца, в Петрограде, мне пришлось вести с С.А. переговоры о поездке его в Румынию, куда наш Совет рекомендовал его для обследования на месте положения евреев. Поездка эта не состоялась. Больше я Ан-ского не видел, а в 1921 году, будучи проездом в Варшаве, я услышал об его смерти, — накануне первого представления его поэтической пьесы «Dуbuk», которая с тех пор не сходит со сцены… Еврейское население Варшавы устроило этому певцу и печальнику еврейства торжественные, народные похороны.

В последний день Областного совещания, в конце дневного заседания, Рафес организовал свой финальный cоuр de théâtre[31]: коллективный выход всей группы «Бунда» из залы. В своей «прощальной» речи он дал съезду крылатое название «черно-голубого[32] еврейского блока».

Областное Совещание, превратившееся, благодаря стараниям Рафеса, в непрерывное оказательство внутренних раздоров среди русского еврейства, разумеется, могло только способствовать дальнейшему обострению этих раздоров. Никакие попытки примирения не имели успеха. Два лагеря противостояли друг другу, расходясь и в основном направлении, и в мельчайших деталях программы и тактики. И эти же два непримиримые еврейские лагеря застал большевистский переворот, временно положивший конец всякому национальному движению среди евреев.

Обоим направлениям еврейской общественности дважды пришлось в Киеве померяться силами, представ со своими лозунгами на суд массы избирателей.

В конце июля 1917 года происходили в Киеве выборы в Городскую Думу, на которых фигурировали различные еврейские списки, а в следующем декабре и январе имели место выборы в еврейскую общину. Результат получился в обоих случаях весьма различный… О выборах в еврейскую общину, на которых мне пришлось занять срединную и примирительную позицию, я скажу позже: они относятся к следующей эпохе нашей революционной истории. К выборам же в Городскую Думу перехожу сейчас.

Старый состав Городской Думы и управы был в самом начале революции пополнен новыми, «кооптированными» членами; список их был предложен Думе вновь возникшими революционными организациями. В качестве члена Исполнительного комитета я ex officio[33] считался также и гласным Городской Думы; однако, заседаний Думы я не посещал[34], и фактически никакого отношения к ней не имел. Председатель еврейского Совета д-р Быховский вступил в число членов вновь пополненной Городской управы, главной задачей которой была подготовка и организация всеобщих выборов в Думу. Руководящую роль в этой организационной работе сыграл, также вступивший в управу, Абрам Моисеевич Гинзбург — меньшевик, давно известный в Киеве под своим литературным псевдонимом «Г.Наумов», а впоследствии, уже в новой