Книга Ангел Габриеля - Марк А. Радклифф

И только тут он вспомнил про браслет. Он проверил карманы пиджака, но там ничего не было. Может, в брюках? Тоже пусто.

— Черт, черт, черт! — прошипел он и посмотрел за колючую проволоку. — Господи, вот же он, — сказал он вслух, увидев серебряный браслет, поблескивающий под самым причалом.

Заграждение из колючей проволоки было ему по грудь. Он прижал кейс к проволоке, снял пальто и положил его поверх кейса, а затем осторожно наклонился вперед, пытаясь дотянуться до браслета.

Не достать. Он оглянулся вокруг. Поблизости не было ни палки, ни другого какого приспособления, чтобы людям сподручнее было доставать упавшие драгоценности. Однако Кевину не хотелось сдаваться. Он снял туфлю, снова перегнулся через проволоку. На этот раз до браслета не хватило всего каких-нибудь трех футов. Он разогнулся, прижал к себе кейс и немного подпрыгнул, чтобы лечь на проволоку животом. Едва не перевалившись на другую сторону, он уперся ногой в парапет позади себя и опять протянул руку вперед. На этот раз он почти дотянулся. Теперь он висел, удерживаясь на своем портфеле, покачиваясь вперед-назад и балансируя на животе. Когда он снова протянул руку, то почувствовал, как проволока под его тяжестью немного провисла, что было кстати, так как приближало к цели. Теперь он уже почти мог дотянуться до браслета туфлей.

Еще одна попытка, и у него получится, подумалось ему.

Но не получилось. Едва он наклонился вперед, как тело соскользнуло с кейса и оказалось по ту сторону проволочного ограждения. Если бы падение не задержала колючая проволока, впившаяся в гениталии, он упал бы на пристань и разбил себе голову.

У него вырвался сдавленный рык. Он готов был поручиться, что острый металлический штырь вонзился прямо в головку пениса. Он не мог пошевелиться, не рискуя раскроить себе член, вспороть мошонку и выронить в Темзу ее содержимое. Он висел, согнувшись вдвое, на заграждении из колючей проволоки, не касаясь земли руками и ногами, практически подвешенный за яйца.

Осторожно, очень осторожно он попытался податься назад, в надежде высвободиться, и вытянул пальцы, чтобы оттолкнуться ими от земли. Боже, как больно!

Тогда он перешел к плану «Б», попытавшись подтянуться и вытащить из-под себя проволоку. Идея сама по себе была неплохая, но она не сработала, потому что проволока была не столько под ним, сколько в нем самом. Для того чтобы освободиться, требовалось произвести движения, обратные тем, которые привели его в ловушку. Необходимо податься вперед и попытаться сместить проволоку ниже, потом еще ниже, а там, даст бог, она, может быть, выскочит наружу. Он сделал несколько глубоких вдохов: самая первая убийственная боль немного отступила. «Да уже утром я посмеюсь надо всем этим», — солгал он самому себе. Он крепко ухватился за заграждение обеими руками, не обращая внимания на ручейки крови, струящиеся у него между пальцами, надавил на проволоку сверху и оттолкнулся от нее. Не сумев удержаться от стона, он тем не менее ощутил, как металл отпускает пенис. Когда он понял, что проволочный штырь из него выскочил, то есть когда его яички проинформировали мозг, что они наконец-то свободны, он отпустил проволоку, чтобы упасть вперед.

Увы, его мошонка не в первый раз среагировала преждевременно. Такое случается. Вот и теперь она поторопилась крикнуть мозгу Кевина, что свободна, хотя дело обстояло не совсем так. Команда поступила чересчур рано. А потому, когда Кевин упал вперед, одно яичко осталось висеть на колючей проволоке.

Боль пронзила его пах, но тут же распространилась на грудь и дошла до глотки. Вне всяких сомнений, она стремилась дать его дурацкому мозгу увесистого пинка, но вместо этого выплеснулась изо рта пронзительным воплем. Он прижал руки к своему кровоточащему паху и повалился на пристань. Возможно, если бы он лежал смирно, это уберегло бы его от дальнейших неприятностей, однако трудно ожидать от человека, оставившего яичко на колючей проволоке, что он будет соблюдать полную неподвижность. Ему показалось, что его сейчас вырвет, но этого не произошло. И очень жаль, ведь тогда он не потерял бы сознание. А так он повалился на бок у самой кромки воды. Видимо, его вестибулярный аппарат каким-то образом был связан с утраченным яичком, потому что он скатился в Темзу, не ведая о приближении рока в образе насыщенной нечистотами реки.

Какая мысль промелькнула у него в голове, когда он упал в воду? Может: «Черт, я же не умею плавать»? Или: «Нужно скорей ухватиться за край пристани, чтобы не пойти на дно»?

Нет, он подумал — и в данных обстоятельствах мысль была совсем неразумна — «Нельзя отнимать руки от раны, а то вода грязная и туда попадет инфекция».

3

Энтони Фостер лежал обнаженным на террасе на крыше дома в маленьком испанском городке под названием Альмуньекар рядом с подружкой, тоже совершенно нагой. Считалось, что таким образом он совершенствует свой испанский.

Таш лежала на животе. Ее гибкое загорелое тело и попка безукоризненной формы отвлекали Энтони от попыток перевести сказанное.

— Estan listos para pedir?[13]

— О, это я знаю: «pedir» означает «просить»… Вы готовы сделать заказ? Я правильно перевел? — Он протянул руку и провел по бедру девушки. — Могу я просто сказать «si»,[14]я более чем готов?

Таш улыбнулась:

— Да, ты можешь так сказать, но только по-испански, рог favor.[15]А теперь попробуй перевести вот что: «Tienen una reservatión?»[16]

Энтони скатился с полотенца, на котором лежал, и лег поверх девушки.

— Мне нужно было забронировать?

— Такими темпами мы испанский не выучим.

Он поцеловал ее в кончик носа. Зазвенел телефон.

— Как это у тебя получается? — улыбнулся он, поцеловал снова и скатился с нее.

Она улыбнулась, опустила руку на его член и произнесла:

— Estoy ocupada.[17]

Энтони не хотелось идти, но он все-таки поднялся и сказал, скверно пародируя Шварценеггера:

— Я вернусь.

Какое-то предчувствие заставило Таш обернуться к открытой двери, ведущей внутрь квартиры. Она увидела, как Энтони сгорбился и осел, прижимая телефон к уху. Казалось, его позвоночник медленно тает. Он тяжело навалился на подлокотник дивана и побледнел. Нежная загорелая кожа лица съежилась. Его густые, пушистые волосы — волосы юноши — сделались вдруг жесткими и торчком поднялись над лицом. Она видела, как жизнь покинула его и он стал стариком. Стариком, который едва может удержать в руке телефонную трубку. А затем, когда все услышанное до конца овладело им, он снова стал молодым, но теперь превратился в ребенка, который беззвучно рыдает, силится что-то сказать, что-то крикнуть, но тщетно. Он был похож на ребенка, у которого погиб под колесами автомобиля любимый щенок. На маленького мальчика, заблудившегося в одиночку в лесу. Или на молодого человека, которому только что сказали, что его мать убита.