Книга Философия повседневных вещей, 2011 - Вячеслав Корнев

поскольку кока-кола не удовлетворяет никакой конкретной потребности, мы пьем ее как нечто дополнительное, уже после того, как утолили насущную потребность каким-либо еще напитком. По-видимому, избыточный характер кока-колы и делает нашу жажду ненасыщаемой. Как заметил Жак-Ален Миллер, кола обладает парадоксальным свойством: чем больше ее пьешь, тем сильнее жажда, тем больше хочется ее пить, ощущать этот горьковатосладкий вкус вопреки тому, что жажда не проходит*.

Если загадка культового статуса кока-колы в ее неопределенном вкусе, то травматический избыток пива не только в качестве (малоприятный тухловатый запах и вкус, компенсируемый в отечественной традиции пивораспития острым вкусом соленой воблы или чипсов), но и в количестве. Обычный ритуал пивопотребления (измеряемый не рюмками, а целыми литрами) превращается в замкнутый цикл: стол - туалет -стол. Перегоняемое по желудочно-кишечному тракту пиво в организме надолго не задерживается, поэтому в ходе самой пошлой, уличной процедуры принятия пива малокультурная особь мужского пола опорожняется не отходя от кассы.

* Жижек С. Хрупкий абсолют, или Почему стоит бороться за христианское наследие. М., 2004. С. 47.

47

С невозможностью как следует напиться и набегаться сочетается в пиволкоголизме еще и невозможность как следует опьянеть и одурманиться. Хотя нормальная работа памяти, быстрота восприятия, здравая речь и способность суждения, сила зрения, обоняние и эмоциональные реакции в целом нарушаются уже под влиянием первого же литра пива, но идеального для современного потребителя состояния полуамне-зии добиться таким путем нельзя. Пивной хмель неустойчив, слабо ощутим, быстро выветривается, но тем самым он лучше всего играет роль вечно ускользающего объекта-причины желания. Икс пивного наслаждения дразнит, как манящий в бессонницу сон.

Пивной паллиатив - т. е. среднее между сильнодействующим алкоголем и безалкогольными напитками - силен именно своей зыблемостью, слабостью. Не представляя собой видимой социальной и просто физиологической опасности (как та же водка), находясь в промежуточном положении в иерархии «серьезных» взрослых напитков, подкупая демпинговой ценой, пиво во всех отношениях выполняет функции некоего компромисса. Потому это идеальный напиток для несформировавшихся человеческих натур, для молодежи, для (прошу прощения у лучшей половины человечества) определенного типа женщин. Мой персональный полевой эксперимент показал, что на каждый десяток посетителей недорогих кафе и ресторанов приходится пять-семь женщин, приходящих обычно парочками и часами выцеживающих кружку-другую пива. Будучи недавно в славном студенческом городе Томске, я запомнил особенно две вещи: переизбыток молодежи в центральных кварталах и невероятное количество потребляемого этой молодежью пива. Специально постоял минут пятнадцать около популярного магазина «Верхний» и видел, как с точной мате-

48

ПИВО

матической регулярностью пивные бутылки оказывались у 9/10 выходящих, юных опять же, посетителей.

Вообще лично мне безразлично, чем травится каждый отдельный современный мещанин, какую мифологию и какие мотивации он для этого использует. С отчужденностью взгляда со стороны я отмечаю лишь некоторые статистические и феноменологические характеристики той или иной мании. Кока-кола, пиво, водка, сигареты, наркотики... - каждый сам выбирает методу достижения освобождающего от унылой реальности (ну и от здоровья заодно) травматического наслаждения. Пиво так пиво, брюхо так брюхо. Пивная анестезия рекомендуется тем, у кого недостает решимости, здоровья, ума, денег на более радикальные способы саморазрушения.

ф

ЕДА

Мифология еды разнообразна и путана. Как гласит старый немецкий трюизм, Der Mensch ist, was er isst («Человек есть то, что он ест»). Банально рассуждать о том, чем различается, например, психология вегетарианца и мясоеда. Фридрих Энгельс, как известно, полагал переход на мясную пищу одним из важнейших факторов эволюции. Но сегодня и мясо уже не совсем мясо, и человек уже не совсем человек. Сегодня линия фронта проходит не между постным и скоромным образом жизни, а между теми, кто есть, и теми, кто ест (подразумеваю здесь известную экзистенциалистскую оппозицию, в духе «иметь или быть»*).

Я давно заметил, что в современном кинематографе положительные герои (например, брутальные мачо в вестернах и боевиках) подкрепляются лишь стаканчиком-другим виски, но при этом и крошки в рот не берут. Напротив, неизменной характеристикой отрицательных персонажей служит циничное поедание всевозможной снеди (особенно если истинный герой, как Просперо в «Трех толстяках», вынужден смотреть на эту трапезу, будучи неделю уже голодным, гремя канда-

* См.: Фромм Э. Иметь или быть? М., 2010.

50

ЕДА

лами и сверкая презрительным взглядом). Уже в «Стачке» Эйзенштейна (1925) толстые буржуи изображены на обильном пиру, создавая монтажный контраст картинам нищего и страдающего пролетариата. В фильме Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя» (1979) ключевая сцена - пир в бандитской малине, куда попадает истощавший и на грани нервного срыва Шарапов и видит первым делом здоровенные морды пожирающих изобилие яств бандитов. При этом если положительные герои ведут бескомпромиссно полуголодное существование, то персонаж Всеволода Абдулова (предатель) в решающий момент своей трусости и подлости (сцена с провалившейся засадой на Фокса) буквально давится едой - он встает из-за стола, не успевая прожевать кусок, и на этом-то ловит его бандит. В западном кино это противопоставление также действует безотказно, допуская исключение лишь в случаях с комедийной окраской (скандал на званом обеде, комическое метание пирожных и т. п.).

Есть (особенно публично) - это комично или неприлично. Такой тезис концептуализирует Луис Бунюэль в своей блестящей сатире на современное общество «Призрак свободы» (Le fantome de la liberte, 1974), где в одном из эпизодов переворачиваются функции столовой и туалета. Пришедшие в гости буржуа как ни в чем не бывало рассаживаются за пустым столом прямо на унитазах, а для принятия пищи стыдливо уединяются поодиночке в кулинарную каморку.

По всему видно, что «галлюциногенный конденсат наиболее распространенных комплексов»25, как называл институт кино итальянский критик Антонио Менегетти, проявляет некую социальную фобию, связанную с отношением к еде как к собственно пище, так и к ритуалу.

С одной стороны, понятно, что за неимением вкуса к настоящей жизни и творчеству обыватель подменяет ритуалом приготовления и поглощения пищи какие-то здоровые духовно-телесные интенции. Так, большинство домохозяек искренне полагают кулинарию искусством и видят здесь возможность без лишних проблем сублимировать свои творческие наклонности. Готовка, сервировка, специфические буржуазные аксессуары (наподобие романтического ужина со свечами) - все это выполняет функцию не то религиозного, не то художественного культа. Либо, в ином случае, это часть смысложизненной и сексуальной стратегии женщины, отраженной простой поговоркой «Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок». С формами такого бытового почтения к еде (кофе в постель, аристократическое чаепитие, мужское солидарное пивопоглощение и т. п.) связана изрядная часть