Книга Чужой среди своих - Василий Сергеевич Панфилов

чересчур практично!

Всё так, будто они вот прямо сейчас готовы валить лес, заниматься погрузочно-разгрузочными работами, колоть дрова и…

«— А ведь так оно и есть», — поведал мне новый пласт всплывших на поверхность воспоминаний о жизни в крошечном северном посёлке. Вместо дорог — направления (спасибо Леспромхозу с его гусеничной техникой), вода в колонках, вместо газа — дрова, у большинства огороды, какое-то подсобное хозяйство, так что такая вот практичная поселковая мода — мера вынужденная.

— Как ты? — негромко поинтересовался Ванька, прерывая молчание.

Затягиваюсь и пожимаю плечами, не сразу вылезая из болота депрессивных мыслей.

— Нормально… в целом, — расплывчато отвечаю я, не желая вдаваться в пространные рассуждения. Почему-то кажется, что многословные объяснения будут сейчас ошибкой.

— Угу… — неловко кивает Ванька, принимая моё нежелание говорить о болезни, — А в город выходил?

— Да, пару раз, — и снова молчание.

— Голова не болит? — поинтересовался Лёха, играясь зажигалкой и старательно глядя в сторону. Положено интересоваться здоровьем после того, как человек побывал в больнице, вот он и интересуется. Но хорошо видно, что тема эта какая-то…

… как будто стыдная?

— Уже нет, — нейтрально отвечаю ему и откидываюсь назад, приваливаясь спиной к стене сарая.

— Ну, в армию тебя теперь не возьмут, — сообщает мне Колька, не слишком пытаясь спрятать насмешку под деланным сочувствием, — разве что в стройбат.

— А как там в больничке было? — перебивает его Лёха, — Кормили хоть сносно?

— Отвратно, — я с облегчением подхватываю предложенную тему, — В нашей столовой куда как лучше!

— Ну так она же наша, — выделил голосом Ванька, и все закивали, будто понимая что-то. Хотя…

— Сильно шкуру продырявили уколами? — снова подал голос Лёха, и я вижу, что в этой грубоватости искренняя забота. Просто он не умеет — иначе… да собственно, и не знает, что иначе — можно.

— Порядком, — усмехаюсь я, и для затравки рассказываю пару баек о больнице.

— Ну… хоть вылечили, — констатирует Ваня, пытаясь поставить точку.

— Район, — пожимает плечами Лёха, — эта не наша больничка, где два врача на всё про всё.

С трудом, буквально в последний момент сдерживаюсь от едкого и злого ответа о качестве лечения в районной больнице маленького северного городка. Сказать могу многое… но вот есть ли смысл?! Выговориться?

Я не невропатолог и не травматолог, а ветеринарный врач и фармацевт, но… чёрт! Судить о квалификации медиков я могу вполне уверенно — есть, знаете ли, немало общего.

Быть может, с поправкой на время и место они вполне достойные специалисты, но если это так, то состояние медицины в СССР удручает!

А может, это я говорю с позиции человека, без малого не защитившего кандидатскую и интересовавшегося состоянием дел не только в ветеринарии, но и в медицине вообще? Не исключено…

Во всяком случае, анамнез они собирали небрежно, игнорируя часть моих ответов и записывая какую-то удобную им отсебятину. Да и к обследованию с последующим лечением есть ряд серьёзных претензий.

О назначенных препаратах и говорить не хочется. Ведь точно знаю, что в это время уже выпускают вполне приличные, куда как более подходящие в моём случае. Но вот выпускают ли их в СССР[9], это вопрос…

Да, я пристрастен! Да и как не быть пристрастным, когда речь идёт о собственном здоровье, к которому я отношусь вполне трепетно, а вот лечащий врач в районной больнице — с усталым равнодушием замотанного человека. Пациент жив, идёт на поправку, под себя не ходит и не заговаривается? Слава богу и Партии! Чего больше-то!?

Быть может, в моей пристрастности виноват тот самый комплекс, который имеется у любого человека, хоть как-то причастного к медицине и внезапно заболевшего? Мы всегда знаем лучше…

Но… чёрт! Когда я, тщательно подобрав слова и многократно отрепетировав мысленно возможные ответы, попытался натолкнуть лечащего врача на возможное решение, он сперва отреагировал с усталым равнодушием, а полминуты позже, раздражённый, пообещал поставить меня на учёт психиатра. Вот такая она, лучшая в мире советская медицина…

— Стройбат, это жопа… — с наслаждением протянул Колька, доставая новую папиросу и закуривая.

Вовка, не поднимая головы, хмыкнул молча, с силой затягиваясь, а Лёха заспорил горячо.

— Почему?! Федька Шишков оттарабанил три года, и ничего так! Вкалывать, конечно, вкалывали так, что хребты трещали, по четырнадцать часов, но домой при деньге приехал! Не так, чтобы очень много, но почти тыщу скопил.

Внутренне (а может, и не только) морщусь от такой защиты. За три года каторжного труда скопить почти тысячу рублей? Спасибо, как-то не хочется…

— Ну, в стройбат… и что? — мельком глянув на меня, с деланным равнодушием пожал плечами Ваня, — Армия есть армия! Лучше так, чем…

— Ну да, — подал голос Севка, глядя куда-то в сторону, — Не служил — не мужик!

— В моей семье все служили, — высокомерно заметил Леван, раздувая грудь, — Мужчина должен служить!

Странным образом разговор сбился на тему армейской службы, и пацаны, то и дело залихватски сплёвывая и явно привирая, начали рассказывать байки цвета хаки. Я слушал их, и никак не мог понять — неужели они сами не видят многочисленных противоречий?!

В течении трёх или четырёх лет[10] на тебя орут, заставляют маршировать и думать в ногу, спать в одном помещении с десятками молодых половозрелых особей, «воспитывают через коллектив» и приучают выполнять любые, даже самые идиотские приказы, не рассуждая!

Защита Родины и уже тем более священный долг, здесь, по моему глубокому убеждению, вторичны. Главное — форматирование мозгов и характеров в сторону, нужную Государству, или что вернее — власть предержащим.

Сами же пацаны к службе в армии относятся, как к некоему водоразделу, едва ли не мужской инициации. Каким образом казарменное бытие укрепляет нужные хромосомы и характер, и не лучше ли, если уж для этого необходим мужской коллектив, поступить на обучение в другой город и заселиться в общагу или пойти работать на производство, мне неведомо.

Психологическая устойчивость, как мне кажется, будет по итогу не хуже, а пользы много больше!

Военная подготовка? Не знаю… здесь как повезёт, но из рассказов мальчишек выходит так, что едва ли не большую половину армейского бытия занимает разного рода хозяйственная деятельность, затем маршировка, изучение устава и промывание мозгов (то есть политграмота), и только затем — собственно боевая учёба.

При наличии современного вооружения, с избытком производимого советским ВПК, многомиллионная орда плохо обученных призывников и мужчин, подлежащих мобилизации… зачем? Ну то есть мне ответ очевиден, и к защите рубежей это не имеет никакого отношения!

Колька, раз за разом, сворачивал к теме стройбата и железнодорожных войск, с каким-то садистским удовольствием выплёскивая в беседу