Книга Бог неудачников - Елена Викторовна Яковлева

но буквально в последний момент что-то меня останавливало. А, может, и кто-то. Есть там, в журнале, цыпочка лет тридцати. Впрочем, цыпочка – это не про нее, но, это не важно, важно то, что она меня здорово цепляет.

Я, дай бог, обменялся с ней несколькими, ничего не значащими фразами, но понял, что она похожа на лаковую шкатулку, ключ от которой, как в сказке про Кощея, спрятан в утку, утка – в зайца, заяц – в еще какого-то зверя, не суть. Главное, что для того, чтобы открыть заветную шкатулку, я должен был их добыть и освежевать, всех поочередно. А потому, как ни велик был соблазн, я прикинул свои шансы и, в конце концов, махнул рукой, решив, что слишком стар и ленив для подобных подвигов. Ведь, даже когда я суетился и предпринимал какие-то действия, душа моя продолжала валяться на диване в дырявых носках.

В общем, как бы там ни было, а Наталью до дому я так и не проводил, за что и получал по сей день по полной программе. Раз от раза она становилась все изощренней, придиралась буквально к каждому слову, разбивая мою писанину в пух и прах. Последнюю из своих статеек я переписывал трижды, и все равно Наталья осталась недовольна, громогласно заявив, что следующей моей публикации она не гарантирует.

Сегодня она домогалась меня по тому же поводу, сходу резанув по нервам своим истерическим визгом:

– Сапрыкин, сколько можно вас ждать? Мы номер сдаем, а ваш материал в отвратительном состоянии! Вы что, предлагаете мне его переписывать? Нет, уж, увольте, я за это ни копейки не получаю!

– Хорошо, Наталь Владирна, – я избрал самый подобострастный тон из всех возможных. – Через час буду у вас, Наталь Владирна…

Я хотел еще, было, добавить, чтобы она не беспокоилась и что я сделаю все в лучшем виде, но Наталья на том конце провода раздраженно шмякнула трубку на рычаг. Я же, путаясь в штанах, кинулся в ванную бриться. Не хватало мне только усугубить положение неприглядным внешним видом! Хорошо еще, что редакция “Расслабься” находится через две улицы от моего дома – а живу я в Замоскворечье – что, кстати, свидетельствует о солидном материальном положении этого глянцевого издания: далеко не каждый журнал может себе позволить обосноваться в пределах Садового кольца.

Через двадцать пять минут я был вымыт, выбрит, одет в свежую рубашку и приличные брюки и лихорадочно соображал, как поступить с приблудной псиной, по-прежнему дрыхнувшей на моем диване, или притворявшейся, что дрыхнет. Вышвырнуть ее, как вы уже поняли, я был не в состоянии, а потому передо мной со всей очевидностью вставал вопрос, с кем ее оставить на то время, что я проторчу в журнале. Естественно, первым делом я сунулся к Славке, но того, вопреки обыкновению, на месте не обнаружилось: видать, снова подался втюхивать свою научную теорию периодически возникающим потенциальным покупателям. Препоручить же собаку соседу Прокофьичу я и сам не решился: все-таки он от меня ни в чем не зависел.

Поэтому, вернувшись в свою комнату, одарил нежданную четвероногую подругу максимально суровым взором и, взяв в руки ее серую мордочку, строго наказал:

– Короче, так. Остаешься здесь на хозяйстве, смотри, чтоб порядок был. Я иду по делам, на обратной дороге куплю тебе что-нибудь пожевать. Поняла?

Псина смотрела на меня немигающим взглядом ягненка.

…Сцена под названием “избиение младенцев” разыгрывалась в “Расслабься” в лучших Натальиных традициях. Я наблюдал, как движутся ее толстые, жирно накрашенные губы, которые старательно и с нескрываемым удовольствием выговаривали:

– Сколько можно, Сапрыкин! Я уже устала вас править! Стилистические и орфографические ошибки не поддаются подсчету! У вас же университетский диплом, Сапрыкин! Что с этим делать, не понимаю!

Не успел я открыть рот, чтобы оправдаться, как в меня полетели листки моего жалкого эссе. Ого, а вот это уже что-то новенькое, раньше она себе такого не позволяла. И чего я ее не трахнул, тоскливо заныло у меня под ложечкой. В этот же момент над соседним столом вскинулась ладненькая головка “Лаковой шкатулки”, на моем лице остановились крапчато-серые глаза, на дне которых, как мне показалось, затаилась тень насмешки…

И, тем не менее, я по своему обыкновению позорно завел свое привычно-заунывное “Да, Наталь Владирна”, “Хорошо, Наталь Владирна” … А потом вдруг неожиданно для всех, и, прежде всего для самого себя, заткнулся на полуслове … Сидящие в той же комнате, что и Наталья, сотрудницы – а их там было трое, включая «Лаковую шкатулку» – оторвались от компьютеров и дружно на меня уставились. Я же продолжал держать паузу, непонятно на что рассчитывая. Все решилось лишь после того, как «Лаковая шкатулка» поднялась из-за стола и, прихватив какую-то папку, неторопливо направилась к выходу, словно давая понять, что спектакль ей наскучил.

Я понял, что должен действовать молниеносно, и не придумал ничего лучше, чем собрать мятые листки своего эссе и метнуть их в лицо Наталье, повторив ее недавний демарш. Мне показалось, что летели они бесконечно долго, как в замедленной съемке, но когда достигли намеченной цели, меня уже было ничем не запугать. Держа в поле зрения «Лаковую шкатулку», изящным изваянием застывшую в дверях, я опередил уже открывшую было рот Наталью коротким, почти гортанным выкриком:

– Да пошла ты!..

Явно не ожидавшая такого поворота Наталья откровенно растерялась, еще минуту назад презрительно поджатые губы, расползлись по ее одутловатому лицу как чудовищные красные дождевые черви. А я, продолжая ловить на себе заинтригованный взор «Лаковой шкатулки», усилил произведенный эффект, и без того, замечу без ложной скромности, убийственный, следующим высказыванием:

– Я для вашей паршивой желтой промокашки больше не пишу!

Наталья выглядела совершенно разбитой. Видно было, что она не понимает, почему этот жалкий писака, каким я, несомненно, ей представлялся, ведет себя столь дерзким образом. Не понимали этого и другие, и, скорее всего, думали, что я пьян. И только я знал, что стоит за моей беспримерной решимостью – мой роман, дожидавшийся верстки в издательстве «Дор». Отныне я уже не ничтожный сочинитель паршивых статеек для глянцевых журналов, а серьезный писатель!

Откуда что взялось, я красиво, почти как в танце, повернулся на каблуках и легкой походкой устремился прочь. Туда, где все еще стояла, замерев у двери, «Лаковая шкатулка», которой я, поравнявшись, по-дружески, если не сказать панибратски, кивнул. Она же в ответ заговорщицки мне подмигнула и, сжав хрупкий кулачок, изобразила подростковый жест, выражающий одобрение, сопроводив его беззвучным «yes!». После чего я дал себе слово, что, как только роман мой будет