Книга Черный ворон - Дмитрий Вересов

Но почти тут же резко пробудилась и посмотрела на часы. Половина восьмого. Времени впритирочку. Ведь обязательно надо все-все успеть. И чтоб к его приходу никаких признаков того, чем она занималась, и в помине не было…

Она вошла в материнскую комнату и задумчиво взяла в руки те порошки, что мама заранее оставила на столе. Так, важно не перепутать. В зеленой бумажке — в салат, в красной — в жаркое, в синей… в синей высыпать в кофе, а пирог яблочный с кардамоном и так сгодится.

— Маловато, мама, маловато… — бормотала она, перебирая пакетики. — Вдруг да сорвется, вдруг да не выйдет ничего? Ведь и Белой Матери шептала, и ладан в курильнице жгла. А он на меня и не смотрит. То есть вообще-то смотрит, но не так совсем. Будто я икона какая… Ты уж прости меня, мама, но здесь средство посильнее надобно…

И Ада поспешно занялась приготовлениями. Этот обряд она узнала давно: тайком от матери залезла в ее сундук и там, на самом дне, отрыла старинный, прошлого века, гримуар с почти не понятным ей английским текстом. Разглядывая таинственные и жуткие картинки, Ада наткнулась на несколько вложенных в книгу желтых листочков, кругом исписанных маминым убористым почерком. Переложила мать старинный колдовской обряд на русский лад с английского, для нее родного… Только дочь, пожалуй, и знала, что мать ее, Анна Давыдовна Денницкая — урожденная Вивианна Мак-Тэвиш, дочь невесть как и когда попавшего в Россию чудаковатого аптекаря-шотландца, бесследно исчезнувшего в начале века. Жена мистера Мак-Тэвиша Дарья (в действительности Дрейдра) унаследовала процветающее мужнино предприятие, но бежала вместе с дочерью из Питера от послереволюционной разрухи и голода в относительно спокойный Нежин.

Это была странная комната, входить в которую разрешалось только Аде. Уходя из дому, мать всегда запирала комнату на ключ, который уносила с собой. Но у Ады был свой ключик, им она и воспользовалась. Здесь царили непривычные пряные запахи, внушавшие чувство неосознанной тревоги. В самой обстановке ничего необычного не было — типичная комната аккуратной пожилой женщины. Исключение составляли лишь два старинных резных сундука с большими замками и еще кое-какие мелочи, не сразу бросавшиеся в глаза. Но стоило хозяйке отпереть сундуки или шкафчик, который тоже постоянно держался на запоре, извлечь на свет кое-что из хранившихся там предметов — все сразу не доставалось никогда — и расставить по нужным местам, как вся комната приобретала вид зловещий и жуткий. Сейчас, после Адиных приготовлений, край стола был украшен чем-то вроде алтаря с ветками ели и лиственницы, над которыми возвышались рога, чуть согнувшиеся над вычерченной мелом в центре стола пентаграммой. Она была заключена в круг; по углам стояли зажженные свечи, бронзовый кубок с темной жидкостью и бронзовая же курильница на гнутых ножках. Из нее струился дым с резким, но приятным запахом, в котором различались ладан, тлеющий лавр, гвоздика и еще что-то горьковатое. Между свечами и параллельно широкой стороне столешницы сверкал большой нож с черной ручкой, на которой были вырезаны таинственные знаки. Внутри пентаграммы на деревянном лотке лежали ком глины и свернутая красная бумажка.

Задернув плотные шторы, Ада приблизилась к двери, вынула ноги из тапок, резко скинула с себя халат и бросила его на кровать. Туда же полетели лифчик и трусики. Медленно, сдерживая дрожь возбуждения, беззвучно шевеля губами, она направилась к столу. Подойдя вплотную, схватила нож, повернулась к столу спиной, низко наклонилась и ножом прочертила перед собой линию. Потом двинулась в обход стола, не отрывая ножа от пола и постоянно оставаясь между столом и тонкой линией, которую прочерчивал нож. Линия сомкнулась — получилась большая звезда, параллельная малой на столе. Ада выпрямилась и положила нож на стол, туда же, откуда взяла его. Только теперь нож лежал не на белой линии, а внутри, рядом с лотком. Ада взяла кубок и двинулась вокруг стола против солнца, останавливаясь у каждой стороны стола и окропляя его жидкостью из кубка. Кудри ее разметались по плечам, в широко раскрытых глазах плясало пламя свечей, губы шевелились. Еле слышное пение становилось все громче:

Ветры вы ветрующие,

Вихри вы вихрующие,

Через пламя жаркое,

По огню палящему,

На сырой земле,

Водой поенной…

Ада подошла к кругу и трижды плюнула на глиняный комочек.

— Разыщите раба Божьего… — ее голос перешел на тихий шепот. Она все ходила вокруг стола, окунала пальцы в кубок и, останавливаясь у каждой стороны пентаграммы, смазывала ребро стола темной жидкостью, приговаривая что-то вроде: «Думал и гадал он, во сне засыпал он, в любви не заважживал». Вдруг она содрогнулась всем телом, резко остановилась и замерла, прижав обе руки к поверхности стола. Наступила полная тишина, лишь еле слышно трещало пламя. Ада тряхнула головой, взяла со стола ком глины и стала проворно разминать его пальцами. Губы ее вновь зашевелились, но не проронили ни звука.

Ада работала быстро, сосредоточенно. В ее руках комок приобретал очертания человеческой фигуры… Голова, туловище, руки, ноги, а между ними — огромный, вздымающийся вверх фаллос, над которым Ада трудилась особенно тщательно. Закончив, она положила куклу на лоток и взяла с него красную бумажку. Развернув ее, она бережно высыпала содержимое рядом с куклой, обтерла руки о бумажку, скомкала ее и бросила на пол. Потом она отобрала из кучки несколько волосков и приложила их к голове куклы, легонько нажав. Волоски остались на кукле. Тогда Ада с предельной сосредоточенностью подняла из кучки ноготь и вжала его в конец кукольной руки. То же самое повторила с другой рукой, с ногами.

Закончив, она вновь взяла нож и нацарапала на груди и животе куклы: «А — сын О и Э», затем перевернула куклу и на спине начертала: «А — для Ады». Окунув пальцы в кубок, она стала сбрызгивать куклу, как бы крестя ее и напевая при этом:

Книга жизни была открыта,

Перекличка в ней идет,

Кто в той книге не записан,

Пусть же в рай не попадет…

Во имя Рогатого,

Во имя Аполлиона,

Нарекаю тебя, творенный из глины,

Алексеем, сыном Ольги и Эдуарда,

Алексеем, сыном Ольги и Эдуарда…

Да будет так!

Да будет так!

Да будет так!

После этого она положила куклу головой к себе, лицом вверх, подняла нож в правой руке и застыла с искаженным лицом. Ее обдала волна дикого, потустороннего холода — и тут же схлынула. Пламя свечей отблескивало на ее влажном теле. Она заговорила тихо, с придыханием:

То не моя рука,

То рука самого Рогатого.

Как лезвие сие сердце пронзает,

И да пронзятся чресла Алексеевы

Страстью по Ариадне!

Да будет так!

Да будет так!

Да будет так!

И воткнула нож в сердце куклы. Вытащив его, она схватила куклу, выскочила из-за стола, подхватила с одного из сундуков заранее приготовленный чистый белый платок, поспешно завернула в него куклу и опрометью бросилась в коридор. Пробежала мимо тускло освещенной гостиной, мимо спальни и ворвалась в комнату, которую занимал Алексей. Остановившись перед его кроватью, она встала на колени, опустив голову почти до пола и просунула куклу в платке под кровать к самой стене. Потом выпрямилась и перевела дыхание. Пока все.