Книга Сон, ставший жизнью - Андрей Сиротенко

Степан всё слабее сопротивлялся неистовым атакам старухи Анны. Мои руки застыли над головой ведьмы…

«Убей-убей!!!» – призывным набатом стучало у меня в висках. И этому приказу трудно было не подчиниться. Остановись! Нельзя переступать такой рубеж. Ломать грань между страхом и вседозволенностью… Это опасный рубеж. Из-за него уже очень трудно вернуться. Вернуться прежним собой. Он может стать ловушкой и неверным решением…

Но крест неумолимо полетел вниз, разрывая на своем пути в клочья воздух, сухо трещавший от натуги. Мысли боязливо бросились в разные стороны, испугавшись выбранного варианта действия. В глазах осталось лишь одно: спина извивающейся на моём друге старухи…

– Умри-умри! – выдохнул я, ударяя крестом мягкую и податливую спину врага.

Ведьма от неожиданности вскинула руки вверх, отпуская на мгновение шею моего друга. Степан медлить не стал. Прокашлявшись, он изловчился и ударил коленом старуху в низ живота. Анна, словно кукла, отлетела в сторону. Степан, хрипя и бранясь через слово, поднялся на ноги, потирая шею. Ведьма, издавая нечеловеческий вой, заюлила по земле, стараясь то ухватить меня за щиколотки, то, изгибаясь, пыталась вытащить крест, застрявший в спине. Тощие закорючки пальцев скребли по одежде, разрывая старую материю, но так и не дотягивались до серебряного креста. В образовавшихся прорехах на одежде виднелась бледно-мёртвая кожа, по которой в разные стороны разбегались толстые дорожки странной тёмно-фиолетовой паутины.

Степан, всё ещё массируя пережатую сухими пальцами шею, неуверенным шагом подошёл ко мне и, схватив за локоть, начал оттаскивать прочь от ведьмы. Старуха Анна больше не извивалась в яростном припадке, всё её внимание сконцентрировалось на серебряном кресте. В мутных глазах ведьмы, помимо кромешной пустоты и обволакивающей безысходности, появилось что-то ещё… Недоумение, что ли. Она перестала выть, склонила голову набок, точно собака, и… резким движением снизу-вверх пробила левой пятернёй грудную клетку, выталкивая крест из своего тела. Знак распятия пробкой вылетел из спины старухи. Степан чудом успел поймать его ещё в полёте. Я и глазом моргнуть не успел, как следом его нога врезалась в лицо Анне, опрокидывая её навзничь. Хотя ещё быстрее в сторону полетела нижняя челюсть покойной ведьмы.

– Бежим! – проорал Степан, подкрепляя свой крик увесистым тычком в мою спину.

Дважды упрашивать себя я не стал. Разбираться в том, умерла ведьма окончательно или всего лишь застыла, восстанавливая часть утраченных сил после извлечения серебряного креста из тела, как-то не очень хотелось. Поэтому мы оба опрометью бросились вперёд, совсем не понимая, куда бежать. Главное – подальше от этого проклятого места. Подальше от чёрной колдуньи, непостижимым образом восставшей из своей могилы.

Обожжённая нога с перепугу совсем перестала болеть. Будто весь страх в образе злой собаки, который я так неистово пытался загнать в несуществующий угол, забился именно в то место, в которое укусила змея, уравновесив собой боль.

Чёрные тучи с надвигающейся грозой бесследно пропали, зато вернулись те звуки, которые врывались в мои уши по мере приближения к колодцу. Правда, всё слышалось куда громче, чем в первый раз. Куры кудахтали так ожесточенно, будто невидимый хозяин прямо сейчас пытался отправить их на суп живьем. Во дворах прыгали несуществующие собаки, гремя невидимыми железными цепями. Тысячи стальных звеньев глухо брякали о деревянные будки, в самом деле стоявшие во всех дворах деревенских участков. Желтая пыль без причины мощными вихрями вздымалась на маленьких лужайках за заборами. Лай разносился вокруг несмолкающим грозным эхом и нещадно давил на барабанные перепонки, норовя разорвать их.

Дом, другой, слева, справа… Мы бежали, не останавливаясь и никуда не сворачивая. К чёрту! Всё это бред! Я снова сплю, и всё вокруг – лишь мои ночные фантазии. Скоро я проснусь… Скоро… Но ночь, если это всё же была она, никак не хотела меня отпускать.

– К знахарке надо! – глухо выдавил из себя Степан, борясь с напавшей одышкой после утомительной пробежки. – К ведунье нашей. Слыхал о ней, – Степан не спрашивал, он говорил утвердительно примерно с таким подтекстом: «Ты непременно знаешь о ней. Мы сейчас же отправимся туда, и она снимет с тебя сглаз. А заодно и с меня. И всё это прекратится. Иначе и быть не может. И не смей мне перечить».

– Баба Юля… – я тоже не спрашивал, лишь робко отвечал.

Степан всё непонятное чаще всего называл сглазом. Хотя я больше склонялся к порче. Никогда особо не задумывался, чем одно отличается от другого, просто про себя подмечал что мы по-разному называем нечто необъяснимое. В любом случае порчу-сглаз, может, баба Юля и снимет, только вот вряд ли это поможет. Тебе, Степан, надо уходить от меня. Бежать без оглядки… Не знаю, чем я таким выдающимся заслужил своё «кошмарное» наказание, но оно не должно ненароком зацепить и тебя. Я не прощу себе этого никогда. Если вообще доживу до конца сегодняшнего дня…

– Она самая, – Степан как-то чересчур злорадно ухмыльнулся. – Вон её дом.

Я, конечно же, знал, где жила вышеупомянутая особа. Знал и в детстве довольно-таки часто к ней ходил. Вернее, меня водила к ней мать. Баба Юля обладала какой-то силой, тут не поспоришь. Я сам убедился в этом на личном опыте. Прошлое она хорошо читала. Собиралось у неё в горенке сразу где-то человек по пятнадцать. Часы и дни приёма у бабы Юли были строго обозначены. В большие церковные праздники она и вовсе не принимала – молилась. Отовсюду народ приезжал. Из соседних деревень, из ближних городов, даже из-за границы бывали частенько. Впрочем, вернусь к главному. Горенка была довольно узкой, поэтому табуреты приходилось даже в проход ставить, вплотную к входной двери. Так что если вдруг знахарку звали к телефону, внучка, постоянно бегавшая за бабушкой и помогавшая ей во всём, то и дело спотыкалась о ноги сидящих людей, намереваясь поспеть за ней. Ещё там был стол, занимавший большую часть горенки. Чисто прибранный, с белой скатертью в красных узорах по краям. Лишь изредка я замечал на нем одинокие крошки белого хлеба, которые, по всей видимости, ведунья не успевала убрать до прихода посетителей. Так же на столе стояла куча разнообразных икон. Маленьких, больших, старых, новых, накрытых занавеской или же укрытых прозрачным стеклом. Тогда я не очень-то понимал, какому святому принадлежит то или иное изображение, а сейчас уже и вспомнить не мог. Иконы были и на стенах.

На небольшой полке, которую она неизменно вытаскивала из-под крышки большого стола в самом начале своих долгих молитв, у неё хранились свечи. В левом углу (это если смотреть из дверного проёма при входе в горенку) располагался большой железный бочонок. Для чего он, я не знал. Но всегда тихонько посмеивался, потому что именно в таком моя бабушка дома гнала самогонку. Потом её же она возила в нашу деревню и продавала по ночам пьяным мужикам, колотившим обычно левой ногой к нам в дверь и выкрикивающим что-то малопонятное еле двигающимся языком.

Помню, был такой случай. Как-то собралось у неё человек тринадцать или четырнадцать – я тогда не очень внимательно сосчитал всех. Усадила она по табуретам нас, достала свечи и начала всех ими окуривать – духа злого изгонять. Пальцы на одной руке у неё не двигались. Я всегда это подмечал, а вечером мамку терзал вопросами. Ответ заключался в том, что по неосторожности своей знахарка себе сухожилия ножом в молодости перерезала.