Книга Экспозиция чувств - Елена Жукова

– Да, Алекс Вебб уникален и неподражаем. Но он просто о-о-очень удачливый стрелок. Волшебный.

– Гуд. И все-таки фотограф, он как-то влияет на кадр. Ты же размазала толпу в своей «Осени». Ведь в жизни было не так!

– Да, размазала. Но вся моя размазка была бы полной ерундой, если б Великий композитор не свел для меня этих двоих. И кто автор – я или Он? Премию за двоих получила я. Но, по-честному, Он достоин ее значительно больше.

Глава 4

Март 20Х2 г.

«Поверните направо, затем держитесь левее». Повинуясь механическому голосу навигатора, Глеб направил машину в низкий темный тоннель под железнодорожными путями возле Курского вокзала. Допотопное сооружение переживало потоп: талая вода текла по стенам, капала со сводов и скапливалась на дне грязными лужами. Въезжая, Гордин не сбросил скорость, за что был наказан фонтаном черной жижи из-под колес. А ведь только вчера он вымыл машину! Глеб смачно выматерился.

Он отправился на Винзавод с утра пораньше. Хотелось поскорее покончить с неприятным делом. И так всю неделю Глеб не мог избавиться от дурного настроения. Он все время вспоминал про тот оскорбительный плакат, обнаживший тайны его частной жизни. Ни один уважающий себя мужик не должен оставлять оскорбления без ответа! Но Глеб не мог решить, что же ему делать? И от того злился еще больше. Он злился на неизвестного папарацци, на себя, одержимого гамлетовским комплексом, на утраченный самоконтроль, на несправедливость судьбы – словом, на жизнь. Понятно, что начинать надо было с выяснения имени обидчика. То есть с посещения выставки. А там уж будет видно, что делать дальше.

Художественная жизнь на Винзаводе начиналась богемно поздно – в полдень. Глеб, привыкший появляться в офисе в половине девятого, не догадался уточнить час открытия выставки. Он просто приехал к одиннадцати, уверенный, что в это время уже работают все заведения и учреждения. Но не тут-то было! И теперь ему предстояло как-то скоротать час. Целый час – бессмысленный, вычеркнутый из жизни.

День был промозглым и ветреным. Куртка, предназначенная для спринтерских перебежек от машины до подъезда, совсем не грела. Да и ноги мерзли в легких ботинках. Надо бы отыскать какое-нибудь теплое местечко. Гордин осмотрелся. Красно-кирпичные корпуса артцентра со слепыми окнами казались безжизненными. Чужая недружественная территория. Глеб решил, было, уехать и вернуться через час… Но вдруг в одном из зданий отворилась дверь, выпустив наружу клубы белесого пара и молодую женщину с мальчиком лет шести. Что бы ни находилось там, внутри, помещение было обитаемым и теплым! Глеб вошел. В холле несколько мамаш паковали в комбинезоны шумных егозящих детишек. Видимо, только что закончились какие-то занятия, и теперь соскучившимся в ожидании родительницам вернули их неуемных отпрысков.

Тут же за стеклянной перегородкой располагалось уютное кафе на несколько столиков. Сделав заказ, Глеб занял место рядом с окном и задумался. Гребанный плакат разладил его налаженную жизнь… Глеб словно утратил твердую почву настоящего и провалился в прошлое. Его засасывала чувственная трясина воспоминаний. Вернулись боль, сожаление, раскаяние и неутоленное желание – словом, эмоции, которые Глеб не хотел испытывать. Чувства разрушали его. Буквально накануне Гордин спорил с коллегой о чем-то сугубо производственном, как вдруг всей кожей ощутил присутствие Анны. Казалось, стоит только обернуться, и он увидит ее – свою потерянную любовь. Светлые льдистые глаза, вьющийся локон на виске… Улыбка, притаившаяся в уголках мягких губ… Не удержавшись, Глеб оглянулся… И ничего! Кроме привычного офисного интерьера. А ночью Глеб не мог заснуть. Метался по кровати, мучимый фантомным запахом Анны, исходившим от постельного белья, что когда-то впитало пот и сок их страсти.

Он стал раздражительным, агрессивным. Вчера безо всякого повода сказал гадость девчонке-стажерке. Потом, естественно, пришлось извиняться. На Леху Вормина наехал. Тот, конечно, сам виноват – нечего хамить начальству. Но обычно Глеб не обижался, переводил все в шутку. А тут вспылил…

И все из-за гребанного папарацци – лучшего фотографа России, мать его! Меньше чем через час Глеб будет знать его фамилию. И что с ним делать? Набить морду? Раньше было проще – можно было на дуэль вызвать. А сейчас… Какого удовлетворения потребовать? Исправить случившееся было уже невозможно – фотография разлетелась в тысячах копий. Плакаты висели по всему городу, Глеб постоянно натыкался на них. Вот и сейчас постер с обнявшимися любовниками глумливо маячил за окном. Видела ли плакат Анна? Наверное нет, иначе позвонила бы ему. А, может, и не позвонила бы…

***

Они не встречались уже полгода: не виделись, не перезванивались, не обменивались сообщениями… Странно, но в самом начале романа Глеб наивно считал Анну мягкой и уступчивой. В их паре она была ведомой, несмотря на семилетнюю разницу в возрасте. Анна доверялась Гордину с какой-то детской безоглядностью, и это пронимало его до кишок, пробуждая незнакомое ранее желание оберегать. Глеб слишком поздно понял, какой на самом деле она была сильной. Безжалостно сильной.

А он – мужчина, охранитель – подвел Анну. Не смог защитить… А если муж увидит этот злосчастный плакат? Что будет с ней? С ее браком? Надо хотя бы предупредить… При расставании Глеб обещал не звонить. Никогда… И он держал слово, как бы тяжело ему не было. Но в этот раз придется нарушить обещание. Ради блага Анны. «Выйду с выставки и позвоню», – решил Глеб.

***

Через некоторое время по направлению к кассам потянулась жидкая цепочка людей. Глеб взглянул на часы – три минуты первого. Он расплатился и вышел на улицу.

Экспозиция располагалась в здании, на котором висела странная табличка «Цех красного. Цех белого». Глеб пристроился за теми, кто лучше знал топографию и топонимику Винзавода, и вслед за знатоками спустился в сводчатый подвал. Там и располагался бывший цех, а ныне выставочный зал.

Старые кирпичные стены, переходящие в арки сводов были грубо оштукатурены и побелены. Ничего лишнего, ничего отвлекающего от просмотра экспозиции. Фотографии вывешены в два ряда по стенам и на фанерных стендах в центре зала.

Глеб двинулся в обход зала по часовой стрелке. По его расчетам, четверти часа было вполне достаточно, чтобы найти одну-единственную фотографию. Ту самую, которую он никак не мог вычистить из памяти. Найти и узнать фамилию автора.

Гордин сканировал вывешенные снимки равнодушным взглядом. Его мозг механически выполнял проверку – «не то, не то…». Однако постепенно шаг Глеба замедлился, а суровая решимость не отвлекаться сменилась интересом. Все эти фотографии были остановленными мгновениями чьей-то чужой жизни… И, вопреки желанию, некоторые из этих моментов притягивали Гордина, вынуждая смотреть, размышлять и сопереживать.

Глеб надолго застыл перед одной фотографией. Там парень и девчонка лежали на дощатых мостках, шагнувших с берега в озеро. Руки влюбленных переплелись пальцами, ноги раскинулись точно в беге… В спокойной воде отражались облака. И казалось, что эти двое парят в небе, вознесенные над миром силой любви. Глеб однажды видел что-то похожее на картине. Шагал, кажется… Только там художник изобразил фантазию. А здесь образ с репортажной точностью был зафиксирован камерой. Но ощущение радостной свободы полета было тем же самым. Как в счастливом сне. Если бы гребанный папарацци снял их с Анной вот так – влюбленными, счастливыми! Тогда, возможно, простить его было бы проще…