Книга Прости меня луна - Татьяна Абалова

Строгое лицо, холодные глаза, немереная сила в цепких руках. Она как будто и ростом выше стала, расправила плечи, сделав осанку горделивой…

— Кто ты, Мякиня?..

Глава 5

— Дочь! — дверь распахнулась, впуская морозный воздух. В его клубах появился царь. В лохматом полушубке больше похожий на медведя, чем на человека.

Царевна встала, но не подала даже руки, хотя отец надеялся, что та кинется навстречу, и он сожмет родное дитя в объятиях.

«Не простила?»

Виноват. Сильно виноват был правитель Лунного царства перед дочерью. За то, что не смог уберечь мамку, за то, что не защитил ее, кроху, смолчав, когда девочку отсылали в гостевой дом. За то, что не умел противостоять царице, которая, не иначе как, приворожила его, ведь трудно объяснить даже самому себе, почему ни разу не отказал, безропотно принимая любую кривду, вырвавшуюся из ее уст, за правду.

Взять хотя бы тот самый первый раз, когда он после удачной охоты остановился у своего воеводы — друга и главного помощника. Ночью Ирсения пришла в покои, отведенные государю, и возлегла с ним, а наутро Берелив, как ни старался, ничего не вспомнил, кроме того факта, что удивился, как охрана постороннего пропустила. Стража, должно быть, подкуплена была. Или спала крепко. Ничего не видели, ничего не слышали. Опоили?

Доказательством греха служили испачканные простыни на кровати Ирсении, а не на его. Откуда? Говорят, сам пришел. И слуги тому поручители. Видели. Вот и следы есть — свеча капала, оставляя по всему пути восковые пятна. Но откуда ему вообще знать, где дочки воеводы спаленка?

Снасильничал? Да отродясь за ним такого не водилось…

И нет бы воспротивиться, провести дознание, а то и казнить в назидание остальным заговорщикам, пошел за невестой в храм, как телок на заклание. С улыбкой и готовностью во всем потакать.

За всю жизнь лишь десять дней, десять коротких дней, был он по-настоящему счастлив. И не с Ирсенией, к которой до сих пор сохранилась болезненная тяга, а с Ходицей, что нашла его в заснеженном лесу раненного, невесть как отогнала волков, на тут же сооруженных волокушах дотащила до хижины и выхаживала, выхаживала, выхаживала.

Ходица… Ее имя было созвучно с холодной водицей, что уймет боль, очистит раны, заживит их. Зацелует, залюбит. Одарит лаской. Такой, какую никогда Берелив не получал от капризной супруги, наказанной вместе с ним за спесь и гордыню бездетностью.

Он был счастлив, пока охрана разыскивала своего царя, чьи следы занесла снежная буря. И не государем он был в той уютной хижине, а простым мужчиной, охотником, попавшим в беду.

Через девять месяцев словно позвала. Стало невозможно находиться во дворце, душа рвалась в дальний лес. Собрал ватагу охотников, псов, натасканных на дичь, и уехал в ночь.

Как не заблудился? Вела, должно быть, золотая звезда, которая и в ту ночь, перед бураном, слепила глаза, когда он обессиленный лежал рядом с погибшим конем. На нее и сейчас Берелив смотрел и молился, чтобы успеть.

Не успел. Ходица умирала. Лишь хватило сил на прощальный поцелуй и наставление: «Береги ее».

Девочка, дитя любви. Даже не думал спрятать, отдать какой-нибудь крестьянке, чтобы тайком навещать.

Летел словно на крыльях к супруге.

— Вот! У нас с тобой теперь есть дитя! — ведь знал, как царица кручинится, что не может зачать. Уже больше пятнадцати лет, а нет и намека, что счастье случится.

Повинился, конечно.

Вроде простила. Даже соизволила имя ребенку дать. Стелла.

Он не возражал, хотя видел дочку Касей, Касатушкой. Но и данное женой имя нравилось. Стелла — это звезда. Та, самая яркая на небосводе, что вела к ее матери и десяти дням любви. Словно и не жил прежде.

Жалел ли, что не остался с Ходицей? Жалел. Конечно, жалел. Часто вспоминал. Даже снились и хижина, и ее хозяйка. Тепло. Любо.

Эх, не был бы он царем!

— Чего стоишь, милая? Пойдем! — а руки уже опустил. Понял, что дочь не прыгнет, как бывало. Выросла. Тринадцать уже. — Я усадьбу тайно купил. Будешь в ней хозяйкой. Имя тебе поменяем, чтобы соседей не смущать. А я буду наведываться. Как отправлюсь на охоту, так обязательно к тебе заскочу.

— Нянька… — дочь голову не повернула, только руку с оттопыренным указательным пальцем подняла.

— Что нянька? Бери с собой! — от пьяного куража голова кружилась.

«Это же надо! Собственную дочь похищаю!»

Кошка морду высунула из-под лавки.

— И кошку бери!

— Нянька… — а дочь опять за свое.

— Негоже девочке, словно воровке, жить крадучись, — нянька вышла вперед, растопырила руки словно крылья. «Ну чисто наседка, прячущая свое дитя». — У нее судьба иная. Все определено. Ступай, батюшка, с богом. А мы уж сами. Монастырь ждет. Слышишь, колокола в ночи гудят?

И действительно, разлился по лесу звон, заглушивший и голоса, и конское ржание, и ветер, что только что с завыванием тряс верхушки сосен. Собаки заскулили, лошади начали перебирать ногами, а иные и вовсе приседать. Печаль-тревога сжала сердце, легла камнем на грудь, не давая вздохнуть.

Берелив так и остался стоять у дороги застывшей фигурой, когда кони, впряженные в повозку, тронулись. Хлопнула дверь, щелкнул хлыстом кучер, ветер, очнувшись, бросил в лицо горсть снега.

Через четверть часа царские люди отмерли. Их ноги вконец окоченели, а бороды покрылись паутиной снежных кружев.

— Что это было? — в глазах бывалых охотников читалось недоумение. Слеза, что ползла по щеке государя, застыла в спутанной бороде мерцающей бусиной.

— Ты прости меня, звезда…

— Кто ты, Мякиня?

Вместо ответа темный взгляд, заставивший вжаться в спинку сиденья.

— Приехали уже. Выходи.

Дверь резко открылась. С другой стороны порога женщина в черном. Глаза светятся радостью.

— Настоятельница, наконец-то!

— Здравствуй, сестра. Как ты? — расцеловались, как положено у монахинь, трижды. — Справлялась без меня?

— Ох, тяжко пришлось. Но ничего! Благое дело делаем.

— Сколько их уже?

— Под тридцать будет, но только двое явные.

— Я тебе третью привезла… — и пошла, не оборачиваясь. Чужие руки забрали кошку, помогли надеть шубку, нахлобучили на голову шапку.

— Настоятельница?! Моя Мякиня настоятельница монастыря Мятущихся Душ?

— А кто еще мог за царевной отправиться? — шепнула та, которую няня назвала сестрой, и припустилась следом за настоятельницей, по пути привычно раздавая распоряжения.

Крепкий на вид мужчина, поспешивший на помощь, крякнул, снимая сундук.

— Драгоценностями он, что ли, набит?