Книга Миссис Калибан - Рейчел Инглз

— Ничего. Как одежда. — Он отвернулся от телевизора — старого черно-белого, — который смотрел без звука. Вытянул из салата ломтик авокадо, сунул себе в рот и подвигал губами. Сказал: — Это лучший овощ, что я пока ел. Вот что мне больше всего нравится.

— Хорошо. Я рада.

— Можно мне это на завтрак, пожалуйста?

— Да, конечно.

Она вымыла посуду и задалась вопросом, сколько еще дополнительных продуктов впишется в их еженедельные расходы. Фреду-то, вероятно, будет без разницы — цены все равно растут ух как быстро. Они хотя бы живут в такой части света, где авокадо не чрезмерно дороги. Повезло, что ему не нравятся омары или креветки.

Зазвонил телефон. Снимая трубку, она вспомнила, что собиралась позвонить своей золовке насчет отпуска.

— Дороти? — Звонила Эстелль.

— Ой, привет, Стел. Как раз собиралась тебе звякнуть. Сегодня я так никуда и не вышла.

Эстелль напомнила ей о показе костюмов и спросила, не придут ли они с Фредом в гости в следующую субботу. Дороти толкнула распашную дверь, вошла в столовую и высунула голову из-за угла. Фред сидел, подперев кулаком щеку, левый локоть на письменном столе. Ничуть не похоже, что он прилежно трудится. Она спросила у него про субботу. Муж ответил:

— Нет, — машинально, не повернув головы.

— Ты уверен? Может быть весело.

— Мне — нет. А ты сходи, если хочешь.

— Может, и схожу. Но я б лучше пошла с тобой. — Он ничего не ответил и не шевельнулся. Она вернулась в кухню.

— Эстелль? Фред отказывается.

— Почему?

— Ох, не представляю почему. Он ничем не занимается, просто сидит. Но говорит, что нет.

— Сама приходи.

— Может быть. Дай мне выждать несколько дней. Скажу, когда на показ костюмов пойдем.

— Ладно. Тогда до встречи.

Так и есть, подумала Дороти: на самом деле ничего он не работает. Она повесила трубку, забрала у Ларри салатницу и велела ему подготовиться. Поедут на машине. Фреду уже безразлично, куда она ездит или когда. Поначалу, после Скотти и младенца, когда она начала эти свои навязчивые беспокойные прогулки, он за нее тревожился. Хлопотал. Она беззащитна, говорил он. Может случиться что угодно, даже в предместьях, даже в приличном районе, как у них. Но люди — не яйца в упаковке, им не обязательно сидеть у себя в квартале. Они могут ходить везде. Да, отвечала она, и теперь ей самой хочется перемещаться. Заведи себе хотя бы собаку, говорил ей он, для защиты. Ладно, отвечала она, хорошо. Купила собаку; честного дружелюбного песика, джек-рассел-терьера. Назвала его Бинго и привезла домой. Фред взорвался.

— И ты считаешь вот это собакой? — заорал он. — Да он меньше буханки хлеба.

— Он очень проворный, — объяснила она, — и никогда от тебя не отвлекается. Он…

— Ох господи боже мой, Дот. Вот надо было такую бесполезную игрушку себе заводить. Сильно он тебе поможет, если свернешь за угол, а там шайка громил, которые тебя изобьют и изнасилуют.

— Мне так везет, — завизжала она ему в ответ, — что меня они привяжут к перилам, а изнасилуют собаку.

Он стукнул ее тогда — чтобы, как позже сам объяснял, ее успокоить, — и она зарыдала в голос и спросила, почему он захотел отдельные кровати, почему они больше не спят вместе, хотя бы только для того, чтобы вместе быть. Он ответил, что от этого себя чувствует виноватым, потому что просто не может, потому что все уже как-то неправильно, но оно развеется, если только они оставят все в покое. Возможно, займет какое-то время, но со временем они вернутся к норме, пусть только она прекратит на него давить. Ну да, ответила она, все получится.

Она водила Бинго гулять. Ходили они повсюду. Она никогда раньше не видела такого бойкого животного. С ним было весело, его приводило в такой восторг быть живым. Игривость осталась при нем, и когда он перестал быть щеночком. Он только-только дорос до взрослой собаки, когда однажды она оторвалась от посадки каких-то луковиц в саду — и не увидела его. Не возвращался он весь день. А не вернулся потому, что его сбила машина. Придя домой, Фред застал ее в гостиной, она плакала. Возле нее все умирает, сказала она. Всё — удивительно, что трава на газоне не отвернулась от нее и не спряталась обратно в землю. Она плакала много дней, недель. А Фред начал объяснять все меньше — он даже разговаривал теперь реже. Как бы сильно кого-то ни любил, есть предел тому количеству плача, какое можешь вытерпеть.

С тех пор он и перестал останавливать ее, когда она уходила одна из дому по вечерам, — и не спрашивал больше, куда она или когда вернется.

Дороти снова высунула из-за угла голову и сказала, что сходит отправит кое-какие письма и поездит покатается на машине. Он лишь ответил:

— Ладно. — Сам сидел в той позе, что и раньше.

Она зашла к Ларри, взяла его за руку, провела по коридорчику и кухне — и выбралась через ту дверь, которой они почти не пользовались, — та открывалась прямо в гараж. Отворила дверцу машины и запрятала его на заднее сиденье. Он был слишком уж велик, чтобы с удобством разместиться впереди, пригнув голову. Рядом с собой на сиденье она положила плетеную соломенную сумку.

Вечер стоял ясный, там и сям шевелился легкий ветерок. Еще не вполне стемнело. Она поехала по прямым аккуратным улочкам в мягких медлительных сумерках. В таком свете все дома смотрелись прелестно — горело несколько ламп, но шторы задернуты не везде. Было время, когда она терпеть не могла видеть свет в окнах домов в такой вечерний час, потому что ее наводило на мысли о том, сколько этих домов воплощают собою семьи и в скольких из них содержатся дети.

— Было б здорово тебе сесть и посмотреть, но пока еще слишком светло. Кто-нибудь может тебя из окна заметить. Но уже недолго осталось. Я тебе скажу.

— Садами пахнет, — сказал он.

Она тоже чуяла цветы — те испускали аромат, пока гас свет, — и траву, что напоминала о ее собственном школьном детстве: май и самое начало июня, когда все окна открыты, а мужчины стригут траву на игровых площадках.

— Мне очень нравится, — сказала она. — Но у моей школьной подруги раньше была сенная лихорадка. И близко не могла подойти ни к траве, ни к деревьям, ни вообще к каким-то растениям — и так каждый год. Наверное, сейчас она пилюли уже пьет или ей от этого уколы делают.

— Мне это как еда.

— Мне тоже, особенно цветы. — Ей стало интересно, понравятся ли ему духи. Фред их терпеть не мог. Он и ароматного мыла не переносил, если это не «Палмолив».

Она ехала, пока не добрались до того участка, где стояло относительно мало домов. Воздух потемнел больше, листва на деревьях стала почти черной и нависала над дорогой.

— Теперь, мне кажется, можно, Ларри. Но будь готов пригнуться, если скажу. — Она увидела, как его лицо возникло в зеркальце заднего вида. Он смотрел вперед и по сторонам. Немного погодя произнес: