Книга Рутина - Евгений Алехин

Оскар дергался под моей рукой, что-то ему не нравилось. А мама Сигиты в тысячный раз повторяла со смехом:

– Он думает, что он до сих пор маленький! – И Сигите приходилось сталкивать Оскара со своих коленей – эту здоровенную дворнягу, мутанта с мордой овчарки, ушами кролика и мозгами насекомого.

– Ося думает, что он малыш, – говорила Сигита.

– Он вообще умеет думать? – тихонько спрашивал я, чтобы мама не слышала. Сигита толкала меня локтем.

Гулять с Оскаром нам было не очень. Пока я водил его на поводке, он мог только помочиться. Но моя работа была гулять с ним, пока он не сходит по-большому. Я обходил дворы, оттаскивал его от других собак. Парень терпел из последних сил: то ли из упрямства, то ли у него был синдром застенчивого кишечника, не знаю. Ладно, я, наконец, жалел его и бросал поводок. Он отходил к каким-нибудь кустам, я совал руки в карманы, но был начеку. Стоит мне дернуться чуть раньше, чем Оскар начнет сбрасывать груз, – люк закроется еще на полчаса. Поэтому я делал вид, что забыл об Оскаре.

– Тебя нет, где же Оскар? – говорил я и присвистывал.

Тогда Оскар расслаблялся и начинал гадить.

– Хорошо. Молодец. Парень, которого я не вижу, делает свои дела, которых нет, – говорил я.

Как только Оскар закапывал говно, мне надо было резким движением поднять поводок с земли и идти домой. Часто Оскару удавалось опередить меня, рвануть и убежать. Иногда я ходил за ним, гонялся по окрестностям. Чаще ждал, пока он нарвется на неприятности и вернется сам, испуганный и пристыженный, уставший от собственной глупости.

Мы возвращались в квартиру, стараясь не смотреть друг на друга. Оскар сосредоточенно бежал на кухню и утыкался мордой в миску с ужином.

Ночью Сигита быстро засыпала в нашей маленькой комнатке. Мне хотелось не позволить ей уснуть – сперва нужно было заняться любовью. Но за дверью, в коридоре и соседней комнате, были мама и Оскар. Нужно было выждать, пока уснут они. Стоило начать раньше – Оскар был тут как тут, догадывался, что кто-то ласкается, поэтому в любой момент мог начать ломиться и пихать нос в щель под дверью.

– Ося-Ося, – строго говорила мама Сигиты. Но я читал подтекст, который был адресован мне:

Не.

В моей.

Квартире.

Узнав, что летом я немного работал курьером, Сигитина мама стала давать мне по несколько конвертов, которые я должен был развести – перечень техники, которую она продавала. Я плохо знал Москву, ездил в дальние районы, сверялся по бумажной карте. В принципе, ничего страшного. Сто рублей за поездку, почти бесплатно, но должен же я был отплатить своим трудом и временем – за то, что ко мне хорошо относились, готовили еду. В принципе, мне не на что было жаловаться, ведь я мог быть рядом с Сигитой, хоть и не всегда получал возможность поставить пистон. Но я чувствовал, что ее мама считает меня слишком творческим, хочет для своей дочери другого, но ни разу ни одного упрека. Она держалась молодцом, помогала и мне тоже, по мере своих сил.

Сигита отдалялась от меня. Бывало, она зарывалась в углу постели в подушку и одеяла, тихонько мяукала там, бормотала что-то, будто забыв обо мне. То ли я занимал слишком много пространства, пытался параллельно реализовать много идей и мешал ей выстраивать свой творческий мир. То ли наоборот: ее могучий талант отнимал все Сигитины силы, а я не понимал, как вернуть ее в реальность. Поэтому я возвращался в общагу, барахтался в интернете, иногда ходил на занятия. Так мне было спокойнее. Иногда я четко произносил для себя:

– Мы должны либо жить вместе, либо расстаться. Мне нужен секс, мне нужны нормальные отношения, пока я молод.

Денег было совсем мало. На массовки я почти перестал ходить после одного случая. Однажды мне позвонил бригадир и позвал сниматься – прямо на «ВДНХ». Как удобно. Мне велели прийти в пальто, я взял его у Ильи Знойного и пришел к месту сбора, у метро. Бригадир пересчитал нас, отметил и повел в сторону ВГИКа. Мы прошли киностудию имени Горького, и у меня мелькнула мысль: опасность. Так оно и оказалось, нас – меня и десяток мужчин в пальто – провели во ВГИК. На охране был список: разрешение, чтобы провести посторонних на съемки. Оказалось, какой-то бородатый парень из группы Данияра и режиссера Ильи оплатил себе массовку для съемок. Нас снимали прямо на одной из лестниц. Мимо ходили студенты, кто-то меня узнавал, спрашивал, что происходит. Мне было неловко, я объяснял, что снимаюсь в массовке для подработки. И – о чудо! – съемка оказалась здесь.

– Круто. Ты снимаешься в массовке, – получал я ответ. Казалось, меня застали за чем-то стремным. Я нищий и ничего не умею. Мне приходится подрабатывать, заниматься такими вещами.

Бородатый режиссер узнал во мне студента ВГИКа, но никак не показал это. Сцену, в постановке которой участвовал, я не понял. Какой-то чувак и девушка спускались по лестнице, а мы, мужчины в пальто, провожали их взглядом, еще надо было взмахнуть рукой.

На девятом этаже нашей общаги работал бар. Через пару дней мы сидели в нем с Михаилом Енотовым и Ильей Знойным. Выпили несколько кружек, просадили деньги и уже брали пиво в долг. Неожиданно появился этот бородатый режиссер. Я занервничал и рассказал своим друзьям про съемки, на которых оказался.

– Ну и в чем проблема? – спросил Михаил Енотов.

– Унижение, – сказал я. – Больше никогда не снимусь в массовке или групповке. И вообще, я против режиссеров, которые могут позволить себе массовку в учебном фильме.

Илья Знойный только пожал плечами. Михаил Енотов тоже не придал значения этой истории. Как странно, я подумал, что они не понимают моей борьбы. Ладно, Илья – он из кинематографической семьи, не знал нищеты, выбор его профессии был обусловлен средой и семейной традицией, но Михаил Енотов – как и я, такой же голожопый талант. Оба они как будто знают, кто такие, у них есть чувство стержня и понимания своего пути. Я чувствовал себя не на своем месте, мне нужны были изданные книги – хоть время еще и не пришло, а я уже не мог ждать. Нужны были читатели и какая-то, не обязательно даже творческая, работа, приносящая деньги. Нужны были слушатели наших песен. Только так, думал я, смогу почувствовать, что я – это я, и перестать паниковать.

Появился крепкий алкоголь.

Я выпил. Встал, подошел к бородатому режиссеру, угрожающе навис над ним и сказал:

– Привет, как дела?

Он явно меня узнал, но изобразил недоумение:

– Я тебя слушаю.

– Это я. Один из мужчин в пальто. Знаешь, что ты снимаешь?

– Что я снимаю? – спросил он, напрягшись, как мне показалось.

– Шляпу. Это шляпа.

Потом нас разнимали на площадке у лифта. Еще какое-то время спустя Илья Знойный и Михаил Енотов пытались оттащить меня в комнату, но я вцепился в перила и кричал, что не лягу спать выше шестого этажа. Я боялся высоты. Потом я помню, как говорил Сигите в телефонную трубку: