Книга Выгон - Эми Липтрот

Мы оба были пьяны, когда встретились, потом мы пили вместе, но в какой-то момент перестали. Мы не пили вино за ужином. Он не прикасался ко мне, когда я напивалась. Он возвращался домой поздно и находил меня лежащей на полу. Он пытался вынуть из моей руки бокал и вылить оставшееся в бутылке вино в раковину, но я начинала плакать и твердить, что ничего плохого не сделала. Я ведь имею право выпить, оправдывалась я. Он выпивал во время дружеских посиделок, мое же пьянство отдаляло меня от него и всех остальных. Я сама себя губила. Когда я шла в магазин за добавкой и знала, что он в курсе, я всё равно притворялась, что это лишь первая бутылка.

Мы всё реже смотрели друг другу в глаза. Я выжала из него остатки любви.

Тот май, как я тогда чувствовала, был худшим в моей жизни. Меня трясло в офисе, и коллеги ничем не могли помочь, я выкуривала по девять сигарет в перерыв, у меня развилась серьезная зависимость от мобильного, я лихорадочно скупала одежду, которая мне была маловата, например желтые джинсы скинни из торгового центра Dalston, я покрасила ресницы в салоне, и у меня началась аллергия. Я сходила на четыре собеседования и получила четыре отказа.

Я помню, как пила залпом дорогую водку прямо из бутылки в номере модного отеля, а потом засыпала на автобусных остановках, как лазила через заборы, как меня в шелковом вечернем платье грубо волокли за ноги по вымытому полу, как я хотела сходить на встречу Анонимных Алкоголиков, но в итоге выбралась лишь на мастер-класс по одухотворенности, где собирались дамы среднего возраста в длинных юбках с колокольчиками по подолу.

Я провела восемь дней на юге Испании с мамой, безуспешно пытаясь развеяться, изливая свою боль в дневник красной шариковой ручкой, покупая пиво за один евро. Я смотрела «Евровидение» в андалузском баре в полной уверенности, что отлично поддерживаю разговор с окружающими, хотя и не владела испанским.

Я коротала время, спуская пособие по безработице на кофе со льдом и журналы о политике – роскошь, которую не могла себе позволить. За мой одинокий столик приносили жаркое по-турецки. Я выглядела как весьма занятой человек со всеми этими бумагами, дневником и телефоном. А за соседним столиком шесть женщин в гробовой тишине безрадостно поглощали свой завтрак. На каждой красовались заячьи ушки.

Я осоловело листала страницы в интернете в поисках решения, которое всё не появлялось. Бесцельно ездила на велосипеде по Восточному Лондону, из багажа прихватив с собой лишь смятение. Пила я больше, чем ела.

⁂

На оркнейском диалекте «порхать» значит «переезжать». Я так и слышу, как это слово произносят с оттенком неодобрения или жалости. Так могут говорить про легкомысленную английскую пару, которая всё никак не устроится, про семью, которой надо быстро «упорхнуть» в другое жилье из-за финансовых сложностей. В Лондоне я постоянно порхала, но мне было слишком тяжело, и я не рассматривала это как новую возможность. Я хотела упорхнуть быстро, чтобы никто не заметил, шмыгнуть обратно в тень.

Я упаковала свои пожитки в коробки и отвезла на склад, а затем переехала к брату, который жил в Далстоне с девушкой. Брат помог мне перевезти вещи, но помочь преодолеть бездонную боль и справиться с моим безответственным поведением он был не в силах.

Том на двадцать месяцев младше меня, в детстве родители укутывали нас в куртки и обували в резиновые сапоги, и мы вместе катались на тракторе. Потом мы строили «домики» под самой крышей сенного сарая, над тюками, там, где пахло пылью и чем-то сладким и то и дело шныряли мыши. Мы играли в хранилище для ячменя, и зерно затягивало нас, как зыбучие пески. Летом в прилив мы плавали с друзьями между скал; вода всегда была обжигающе холодной. Мы поили ягнят-сироток молоком из бутылочки, пока их не выпускали в стадо, где они всегда продолжали выделяться: не совсем такие, как все, чуть меньше и уродливей.

На стропилах большого сарая, высоко над землей, стоит хижина, составленная наполовину из фургона и наполовину из рулевой рубки рыбацкой лодки, и в пору стрижки овец мы прыгали оттуда на мягкие и маслянистые кипы шерсти. Когда мы были подростками, я часто кричала на брата, чтобы он убирался из моей комнаты, но иногда мы вместе катались на лошадях вдоль залива Скейл, галопом неслись через пляж прямо в море, а туристы в Скара-Брей фотографировали нас. Я никогда не умела пародировать, а ему это удавалось, и я просила его изображать наших местных персонажей: ворчливого водителя автобуса, который возил нас в школу в младших классах, нарочно сбивал кроликов и подрабатывал на скотобойне; работницу столовой, которая вечно кричала: «Долго мне еще ждать?» – когда звала нас к столу; мужчину, который читал отчеты о продаже скота на Radio Orkney.

Том поступил в университет сразу после меня, мы вместе ходили на рейвы, а затем он переехал за мной в Лондон, где у нас было много общих друзей. Потом брат следил за моими пьяными постами в интернете, всегда брал трубку, когда я звонила в отчаянии поздно ночью. Именно Том забрал меня из больницы домой в ту ночь, когда на меня напал незнакомец.

Ночевать у Тома на диване было лишь временным решением. Я знала, что мне нужно искать жилье, и просматривала в интернете объявления от людей, ищущих соседа в квартиру. В этих объявлениях они называли себя «ненапряжными» или «творческими» – возможно, это были эвфемизмы, чтобы намекнуть на то, какие именно наркотики они употребляли. Сидя в парке с бутылкой или в интернет-кафе с банкой, я обзванивала авторов объявлений. Я была немногословна, рассказывала самое главное о себе и договаривалась, когда можно прийти посмотреть квартиру. Я записывала адреса зеленым фломастером в своей адресной книге и составляла буллитный список на страницах 68–69, отдавая предпочтение районам Хакни и Тауэр-Хамлетс.

Я посетила примерно двадцать квартир, познакомившись с таким же количеством групп людей – друзей или чужаков, которые настолько сильно хотели жить в Лондоне, что готовы были спускать кучу денег на аренду и при этом обитать в квартире с пятью посторонними людьми и делить с ними кухню. Некоторые с гордостью заявляли мне, что у них есть гостиная, даже если туда еле-еле помещался один диван. Как-то я побывала на складском помещении, переделанном в жилое. В одной комнате, которую я пришла смотреть, была лишь кровать на подиуме и ни одного окна. Я представила, как забурюсь сюда с книгами и виски, и сказала, что хочу жить здесь. Но они сдали квартиру кому-то другому.

Одним субботним днем я приехала в Хаггерстон смотреть комнату в высотке, где бóльшая часть окон была разбита или заколочена. Шторы были задернуты, громко играла музыка в стиле транс, пахло коноплей. Я сказала, что подумаю. В Хомертоне меня встретили две девушки – обе, по их словам, актрисы. Они сами как раз переезжали в другую, большую и яркую квартиру, их красивые парни таскали по лестнице коробки с одеждой и антикварную мебель. Девушки угостили меня чаем с перечной мятой и спросили, почему я ищу жилье. Я пробурчала им свою историю. Они сдали квартиру кому-то другому.

Как-то солнечным вечером я поехала на велосипеде в Клэптон, на тот момент самый дешевый уголок Хакни, где на последнем холме перед Олимпийским парком стояли в ряд дома с темными окнами. В той квартире жили друзья друзей помладше меня, родившиеся в девяностых. Мне предложили маленькую комнату на викторианской террасе. Увидев окно с поднимающимися створками прямо у кровати, я поняла, что тут можно будет спокойно пить и курить. Уже через несколько дней я переехала.