Книга Повествование неудачника - Чингиз Абдуллаев

– Но не в этом случае, – отрезал Рашковский. – Давай заканчивать эту глупую дискуссию. Если все сделаем правильно, то уже через несколько дней будем точно знать, кто нас сдает и кому мы должны быть благодарны за эти «подарки».

– Узнаем, – пообещал Кудлин. – Остается только уточнить, кто будет беседовать с нашим «попкой».

– Ты сначала найди его, а потом мы найдем и нашего человека, – добродушно произнес Рашковский, поглаживая собаку. Она действовала на него благотворно. Было заметно, что и ей нравится его ласка.

– Это важный вопрос, – возразил Кудлин. – Должен быть человек, которому мы верим на все сто процентов. Чтобы, в случае ареста нашего «попки», он наверняка нас не выдал.

– Где я тебе найду человека, которому могу верить на сто процентов, – поинтересовался Рашковский, – если мы друг другу не верим на сто процентов? А еще ты готов подозревать даже мою супругу.

Кудлин оглянулся, словно опасаясь, что его услышат, и тихо проговорил:

– У меня есть одна кандидатура.

– Интересно, – неприятно поразился Рашковский. – Значит, ты знаешь человека, которому я могу доверять на сто процентов? И этот человек не ты, не моя жена и наверняка не мой сын. Может, тогда поделишься секретом, кто это такой? Кому я могу так верить? И кто в случае ареста будет молчать на допросах и не выдаст меня ни при каких обстоятельствах? Не-ужели у тебя действительно есть такая кандидатура?

– Есть, – сказал Кудлин. – Твой начальник охраны. Акпер Иманов.

Рашковский молча налил себе еще одну рюмку коньяка и медленно выпил.

– Красиво, – наконец изрек он, – очень красиво. Я об этом даже не думал. Конечно, Иманов – подходящая кандидатура. Меня он не выдаст, и я ему почти абсолютно доверяю. Доверяю не только свою жизнь, но и жизни моих близких. Очень неплохо. Только учти, что, если твоего «попку-дурака» арестуют, потом возьмут Иманова, все подозрения все равно падут на меня. Он ведь мой начальник охраны.

– Это необязательно. Он занимался своими делишками, не ставя нас в известность, – возразил Кудлин, – просто подвел тебя, воспользовавшись твоим доверием и хорошим к нему отношением.

– Ты что, ревнуешь его ко мне?

– Надеюсь, что нет, не мой уровень. Просто излагаю возможное развитие ситуации. Если его арестуют, ты всегда можешь от него отречься.

– Послушай, Леонид, у тебя есть совесть? – ошеломленно спросил Рашковский.

– Я предлагаю свой план, чтобы спасти твою задницу, – разозлился Кудлин, – а ты читаешь мне моральные сентенции.

Собака подняла голову и громко залаяла.

– Успокойся, успокойся, – снова погладил ее Рашковский. – Ладно, – уже примирительно сказал он, – делай, что хочешь. Сам и будешь отвечать за свой дикий план.

– Договорились. – Кудлин поднялся, поправляя галстук и застегивая верхнюю пуговицу. – Я тебе позвоню, как только отыщу нужного «попку». Сразу позвоню, чтобы тебя обрадовать.

Он ушел, а Рашковский еще долго сидел в одиночестве, размышляя над этой беседой. Его беспокойство постепенно передавалось собаке, которая вскочила и начала бегать кругами вокруг его кресла.

Глава 5

Вы помните, как все началось? В мае восемьдесят девятого, когда открылся первый съезд народных депутатов. Вся страна не работала, а смотрела это дурацкое шоу с участием первых лиц государства. Там были и свои «солисты». Горбачев, Лукьянов, Нишанов с его смешным русским – с одной стороны, и Сахаров, Ельцин, Собчак – с другой. Этот театр был самым занимательным зрелищем эпохи распада нашей прежней страны. Именно с него и начался обший разброд и бардак. Ну, разве будут уважать первого человека в государстве, если на весь мир показывают, как с ним спорят, третируют его, оскорбляют, обвиняют, издеваются, смеются, забавляются, унижают. Конечно, Горбачев сам породил эту ситуацию. Но когда понял, что происходит, было уже поздно. Джинн вырвался из бутылки, и загнать его обратно не было никакой возможности. Это ведь были, в большинстве своем, люди с рабской психологией, считавшие, что вождь всегда прав. Сталин тридцать лет бил народ мордой об стол, чтобы научить уважать вождей. Потом дурака Хрущева десять лет боялись снять – все еще сохранялся пиетет перед первым лицом. Ну а потом умирающие друг за другом старики докончили и культ вождя, и нашу страну. Три смерти за три года – это был явный перебор для такой большой страны. Затем появился Горбачев и «разрешил лаять». Вот на него и накинулись всей стаей, каждый упражнялся в остроумии.

Ельцин и его сотоварищи методично били по государству и партии, им помогали прибалтийские и грузинские депутаты. Становилось понятно, что мы обречены. Эта общая говорильня постепенно всем просто надоела. Народных депутатов справедливо считали не очень серьезными людьми, обычными демагогами, авантюристами, аферистами и болтунами. В общем, больше половины из них действительно были популистами и аферистами, но об этом многие узнавали гораздо позже.

У нас на заводе тоже проходили митинги в защиту Ельцина и его единомышленников. Я старался держаться подальше от этой многоголосой толпы, стараясь не влезать в политику.

Уже в девяностом у нас снова начались митинги и забастовки. Разыгралась инфляция, и на наши нищенские зарплаты уже невозможно было существовать. И тут я встретил Ольгу. Мне было уже под тридцать, ей двадцать три. Почти идеальное соотношение – мужчина старше своей подруги на семь лет. Мы встретились у знакомых, куда меня пригласила моя прежняя подружка Варвара. Я сразу обратил внимание на Ольгу. Тихая, скромная, спокойная, она сидела в углу на диване и листала альбом по изобразительному искусству. Одухотворенное лицо, светлые волосы, внимательный взгляд, очки. Значит, еще и интеллигентная девушка, подумал я, увидев, как она просматривает книгу. Немного позже выяснилось, что Ольга действительно искусствовед и занимается художниками эпохи Возрождения. Вот такой винегрет. Мне она сразу приглянулась, слишком уж отличалась от моих прежних подружек, заводских девочек, охотно хохочущих над сальными шутками парней.

Я был молодым, наглым и самоуверенным, но чем-то, очевидно, тоже ей приглянулся. А может, впервые соприкоснулась с другим миром и я ее удивил. Уже через неделю мы начали встречаться. Должен сказать, что, к моему огромному изумлению, мне никак не удавалось затащить ее к себе домой. Все мои уговоры пресекались решительно и категорично. Я даже немного нервничал, ведь раньше такого почти никогда не было. Как правило, мои знакомые девушки и молодые женщины соглашались выпить кофе у меня дома, а остальное – уже дело техники. Но Ольга отказывалась даже обсуждать эту тему.

Однако мне нравились ее спокойная уверенность, ее выдержка, ее интеллигентность, ее энциклопедические знания. К тому же выяснилось, что она дочь известного профессора медицины, а ее мать работает доцентом Московской консерватории. В общем, Ольга Семернина казалась мне очень приличной партией. Позже я узнал, что мать хотела выдать ее за какого-то молодого скрипача-еврея, который делал фантастическую карьеру и обещал вырасти в новую звезду мирового уровня. Но Ольге этот заумный очкарик не глянулся, и она почему-то выбрала меня. Может, ей понравились мой напор, моя молодость, мое очевидное нахальство? Думаю, еще ее привлекала моя непохожесть на тех молодых хлюпиков, которые появлялись у них дома. Это были в основном студенты ее матери, будущие пианисты и скрипачи, или ее однокурсники – будущие искусствоведы и театроведы. Я потом ближе познакомился с этой светской тусовкой. Наркоманы, гомосексуалисты, извращенцы – на любой вкус. Такое ощущение, что искусством и музыкой должны заниматься только сексуально неполноценные люди. На их фоне я выглядел секс-гигантом и настоящим мужчиной, чем, видимо, и привлекал Ольгу больше остальных.