Книга Орхидея в мотоциклетном шлеме - Дмитрий Лекух

Не отказывался и от запускаемого порой косячка.

А однажды даже умудрился вогнать в глубокий ступор ребят из известной рок-группы: отобрав у одного из них гитару, выдал на ней такое, что бедный парень неожиданно для себя понял, что данным инструментом владеет на уровне пытающегося говорить по-английски среднемосковского пэтэушника…

А еще Боря, единственный в нашем кругу, неизменно появлялся на всех вечеринках в хорошем костюме и галстуке.

И не потому, что этого требовал его социальный статус, — плевать он на него хотел. Просто ему так больше нравилось.

И плевать он хотел на то, что у нас это «не принято»…

В общем — жил человек в свое удовольствие, всем нравился, а если кому и не нравился, то самого Борю это — ну, нисколечко не волновало.

А потом от него ушла жена.

Никчемная, в принципе, барышня.

И Боря неожиданно — поплыл.

Даже нет, не так, не «поплыл».

Просто начал осыпаться.

Кусками.

Блоками.

Как осыпается слепленный ребятишками из мокрого песка и гальки красивый домик на каком-нибудь крымском пляже.

Солнце палит, песок высыхает, домик осыпается.

Рушится.

Не сразу, но очень быстро…

…Сначала Боря запил.

Нет, не вглухую, не люто, как запивают время от времени мужики в русских деревнях.

И не истерично, с визгом, с ненавистью к миру, с неизбывной любовью и жалостью к себе, драгоценному, как любит уходить в запои не очень-то, врать не буду, мною любимая столичная интеллигенция.

Нет.

Просто его ежедневная норма алкоголя неожиданно резко выросла.

До вполне себе умопомрачительных размеров.

Я бы, наверное, умер.

Но это — только сначала.

Потом на его всегда элегантных костюмах и галстуках стали появляться подозрительные сальные пятна, а в его обществе — подозрительно сальные девицы.

Потом он как-то неожиданно обрюзг.

А потом у него начались проблемы на работе…

Удивительно, но наша, в общем-то, отнюдь не сентиментальная компания не раз пыталась ему помочь.

Пытались найти мужику пару — одна из наших девчонок даже прожила у него пару недель.

Правда, без толку.

А я созвонился с его бывшей женой Катей.

Встретились.

— Почему? — спрашиваю я.

— Потому, — отвечает она.

И, подумав, добавила:

— Не твое дело.

А ведь и действительно, не мое, думаю.

Допила кофе — и ушла.

И зачем, спрашивается, приходила?

На меня, что ли, посмотреть?!

…Через некоторое время его устали «спасать» и просто прекратили звать в нашу компанию.

Потому как — бесполезно.

А вам самим интересно было бы видеть перед собой еще совсем недавно блестящего мужика, который не может связать двух слов еле ворочающимся языком?!

А если и связывает, то несет такую чушь, что становится тошно жить, и уши, просто как в самолете, закладывает?!

Я, правда, как-то умудрился поймать момент, когда он был почти что в сознании, и попытался вытащить его на «серьезный разговор».

Так.

Напоследок.

Можно сказать — просто для очистки совести.

Мы сидели в одном из моих любимых ресторанчиков на Лубянке, в «Хардкоре», и пили хорошее красное вино — мне удалось убедить его отодвинуть в сторону тут же заказанную бутылку виски.

— Борь, — спрашиваю, — ты хоть понимаешь, что разваливаешься?

— Понимаю, — кивает.

— Ну, так зачем тогда?!

Он как-то странно усмехнулся и неожиданно посмотрел на меня совершенно трезвыми и безжалостными глазами.

— Просто я ее люблю. Тебе этого не понять…

После чего его зрачки обрушились внутрь себя, и он начал безостановочно глушить виски стаканами.

А я — ушел.

Это было слишком тяжело и неправильно.

Да и не нужен я был ему тогда, по большому-то счету…

…Потом он потерял бизнес.

Партнерам стало невмоготу удерживать от распада впадающего время от времени в ступор генерального директора.

Пару раз парни видели его выпивающим с бомжами у Ленинградского вокзала.

Потом он пропал окончательно.

…Прошло пару лет.

Мы сидели в «Метелице Спортленд» и пили пиво в ожидании трансляции очередного матча Лиги Чемпионов.

В нашем пабе что-то случилось с «тарелкой», вот и пришлось переместиться.

Обсуждали, сумеет ли пробиться на следующий год в Лигу Чемпионов, слава Богу, начинающий медленно и мучительно возрождаться родной московский «Спартак».

Словом — убивали время.

Впрочем, как и всегда.

И вдруг Руслан говорит, что недавно видел Бориса.

Трезвого.

— Как он?! — спрашиваю.

— Знаешь, — медлит, — я не понял… Боря, он же еврей?

— Судя по фамилии, еврей, — смеюсь. — Не Сидоров, в конце концов. Найман. А так — хрен его знает.

— Просто он, — говорит Руслан, — с попом был. Ну, в смысле, с батюшкой. На скамейке в скверике сидели. Я подошел, поздоровался. Хотел узнать, что там, как. Так он, вроде, крестился недавно. Сначала в больнице долго лежал, лечился, а потом — крестился. Сейчас куда-то под Псков уезжает. В монастырь. То ли послушником, то ли сразу монахом — я так и не понял…

— Ни фига себе! — говорю.

Я действительно не мог представить себе Бориса в монашеской рясе.

Впрочем, года три назад я его и спивающейся развалиной не мог себе представить.

Такой блестящий мужик был…

А еще где-то через года полтора я неожиданно встретил Борю сам. В одном из своих любимых пивных баров на Смоленке. Я туда обычно сваливаю на время, когда компания в пабе начинает меня по каким-то причинам напрягать.

Так — тоже бывает.

Ага.

Хорошо еще, что нечасто…

Короче, встретил.

И, слава Богу, — не в рясе.

Во вполне цивильных джинсах и свитере.

— Привет, — говорю.

— Привет, — отвечает.

Глаза улыбаются.

Взгляд вполне трезвый, осмысленный.