Книга Самая большая тайна Гитлера - Леонид Млечин

С ним был Рудольф Хойслер, который был на пять лет его младше. Девять месяцев они прожили вместе, потом Хойслер не выдержал и ушел. Похоже на отношения с Кубичеком: у обоих все понимающая мать, планы совместной жизни, счастливое ее начало в другом городе и неспособность долго быть вместе.

В 1917 году Рудольф Хойслер женился, через год у него появилась дочь. Его жена умерла в 1929 году. Больше он не женился. Он жил в Чехословакии, управлял отелем. В 1938 году вернулся в Вену, вступил в партию и получил работу в Немецком трудовом фронте, который нацисты создали вместо профсоюзов.

В обязательной автобиографии, представленной в канцелярию Немецкого трудового фронта, он написал: «В 1911 году я познакомился с Адольфом Гитлером, который взял меня под свое крыло, политически просветил меня, и это стало основой моего политического и общего образования. Он взял меня с собой в Мюнхен, где мы вместе жили и выполняли случайную работу».

Его дочь рассказывала, что в 1933 году он поехал в Берлин и прожил там полтора месяца. Он надеялся на встречу с фюрером. Но ему не дали такой возможности. Более того, строго-настрого запретили делиться воспоминаниями о фюрере.

Глава 5. Протокол допроса Ганса Менда

28 июня 1914 года в эрцгерцога Франца-Фердинанда стрелял девятнадцатилетний боснийский серб по имени Гаврило Принцип. Через несколько недель британский министр иностранных дел Эдвард Грей печально произнес:

– В Европе гаснут огни. Мы больше никогда в нашей жизни не увидим их зажженными!

Когда началась Первая мировая война, началось сползание Европы с блестящих высот политического, военного, экономического и культурного лидерства. Самой низкой, поистине трагической отметки это сползание достигнет после прихода нацистов к власти.

Возможно, кайзеровская Германия вовсе не была такой уж угрозой для Европы в начале XX века. Грозные заявления немецких политиков были, скорее, попыткой предостеречь более сильных соседей от намерения увеличить свои империи. Антинемецкую истерию начал видный британский политик XIX столетия Уильям Гладстон, который много лет был премьер-министром страны. Гладстон и другие британские либералы выставляли Германию монстром, называли всех немцев злобными националистами. Германия поддерживала Австро-Венгрию и Оттоманскую империю, а Британия считала их противниками. В этом и заключалась трагедия Европы: каждое действие рождало противодействие. Если государство приобретало союзника, тут же обнаруживался и непримиримый враг.

Первая мировая война стала катастрофой для Европы. Если бы не война, не случилось бы революции в России, наша страна развивалась эволюционным путем и миллионы людей не погибли бы во имя социализма.

По мнению некоторых современных историков, последствия войны были еще ужаснее оттого, что Германия проиграла. Если бы Германия выиграла войну, Гитлер не стал бы канцлером, не началась Вторая мировая война и десятки миллионов остались бы живы.

А что стало бы с Англией, если бы она проиграла Первую мировую? Британская империя лишилась бы престижа и колоний, не такая уж катастрофа…

Но кому дано предвидеть собственное будущее? Летом 1914 года ни одна сколько-нибудь влиятельная сила не возразила против начала Первой мировой войны. Даже влиятельная партия немецких социал-демократов, считавшихся противниками военных конфликтов.

4 августа 1914 года в рейхстаге предоставили слово Гуго Гаазе, депутату от социал-демократической фракции.

– Империалистическая политика, – говорил он, – привела к роковым для Европы последствиям. Ответственность падает на тех, кто проводил эту политику. Нашей вины здесь нет. Теперь мы стоим перед неумолимым фактом войны. Нам грозят ужасы вражеского нашествия. В случае победы русского деспотизма, запятнавшего себя кровью лучших сынов своей страны, наш свободный народ может потерять многое, если не все. Мы должны подкрепить делами наши слова о том, что в минуту опасности мы не бросим нашу родину на произвол судьбы. При этом наши действия не противоречат принципам Интернационала, всегда признававшего право каждого народа на национальную независимость и на самозащиту. Мы надеемся, что жестокие страдания военного времени вызовут у миллионов людей нового поколения отвращение к войне и они проникнутся идеями социализма и мира. Руководствуясь этими принципами, мы голосуем за военные кредиты…

Начало в 1914 году Первой мировой войны было воспринято людьми в Европе как желанное избавление от гнетущей духоты нестерпимо долгого, затянувшегося исторического лета. Все жаждали грозы, которая покончит с невыносимой духотой, и мало кто подозревал, что эта гроза покончит и с очень многими из них самих. Глубоко в основе этого лежало чувство, что мир, в котором жили люди на рубеже веков, – самые настоящие содом и гоморра. Человек с живой душой испытывал отвращение к времени, в котором он жил. Конечно, войну готовили люди, заинтересованные в ней. И все же решающим было чувство конца эпохи, не просто конца века, но и всего старого мира.

Молодые люди, европейская интеллигенция, поэты, художники, испытывали то же чувство отвращения к окружающему. Они были готовы ринуться в кровавую бездну, которая должна покончить с миром лжи, обмана, ханжества. Они считали свою эпоху позорным временем. Внутренне они были готовы к войне, не столько к убийству, сколько к гибели, которая оплатит крушение этого мира.

Задолго до 1914 года многие из мыслителей, художников и литераторов чувствовали, что они переживают окончательный разрыв с прошлым. В 1883 году датский критик Георг Брандес опубликовал книгу эссе под названием «Мужчины современного прорыва». То, как он употребил слово «современный» («модерн»), вызвало в Германии и Центральной Европе горячие дебаты. Что бы это могло означать: модерн? Надо быть за или против?

Главной фигурой в этих спорах был философ Фридрих Ницше. Набрасывая предисловие к своей последней книге «Жажда власти», он написал пророческие строки: «То, что я рассказываю, представляет историю двух будущих веков. Я описываю то, что наступит, что уже неизбежно: подъем нигилизма… Это будущее уже дает о себе знать сотнями знамений… Вся наша европейская культура уже давно движется к катастрофе».

В Англии писательница Вирджиния Вульф предсказывала ближайшее будущее, замечательно преувеличивая: «Я беру на себя смелость утверждать, что приблизительно в декабре 1910 года человеческий характер изменится… Все отношения между людьми сдвинулись, как между господином и слугой, так и между супругами и между родителями и детьми. А если изменяются отношения между людьми, одновременно начинаются изменения в религии, в образе жизни, в политике и литературе…»

Не Первая мировая война породила революцию. Но она невероятно усилила чувства и настроения, которые давно ощущались. Это интересный пример тому, что иногда развитие культуры предшествует изменениям в политике.

Примерно до 1916 года европейская молодежь находилась под влиянием мифа о войне, считала насилие и гибель спасением от одряхлевших оков старого мира. Надо еще учесть особенности поведения большинства людей, оказавшихся на грани войны. Достаточно крикнуть им: «Отечество в опасности!» И они не спросят: из-за кого оно в опасности? Они станут вооружаться, убивать любого как заклятого врага, сначала колеблясь, потом по привычке, потом с убежденностью и ликованием!