Книга Пусть он останется с нами - Максуд Ибрагимбеков

А мальчика отдали в детский дом, потому что из родственников у Дагкесаманских никого не оказалось, а чужой ребенок никому не нужен. Об этом мальчике никто и не вспоминал, пока он в детдоме жил. Он там и школу окончил, а потом и военное училище. Когда я его в первый раз увидела, он был старшим лейтенантом. У нас дома он бывал очень редко, чувствовал, что мы ему не очень рады, таким он и остался нам, мне с мужем, чужим, даже после того, как женился на нашей дочери. Он вообще людей сторонился, и, насколько я знаю, друзей близких у него никогда не было. Тяжелый характер у твоего отца был. По-моему, он, кроме твоей матери, никого и не любил в жизни. Менялся весь, когда ее видел. На глазах оттаивал. Другим человеком становился. И она, покойница, его очень любила, даже к нам, после того как замуж вышла, заходить стала очень редко, обидно это было, но мы молчали, не хотели счастью дочери мешать. И потом, мы видели, что им никто и не нужен, кроме их двоих. Он благодаря ей вроде и характером изменился, гости у них часто бывали, с удовольствием люди к ним в дом ходили. Хоть и не любила я его, но по справедливости должна сказать, что дай бог любой женщине, чтобы к ней так любимый человек относился. Глаз с нее не сводил, только на руках и не носил на людях! А потом ты родился, после этого я стала к ним чаще приходить, не шутка ведь, первый внук у меня родился, но потом перестала. Встречали меня хорошо, ничего не скажешь, но все равно чувствовала я в его доме себя лишней, даже сказать тебе не могу, отчего это происходило. И дед почти не бывал в этом доме. Так и жили на расстоянии, хоть и отношения у нас были тогда хорошие. А потом в моей жизни начался самый тяжелый период... И после смерти деда ничего не изменилось.

Через год после смерти дедушки твоя тетя, сестра мамы, замуж вышла и переехала в Москву, все звала меня к себе, и я уже совсем было собралась уехать, хоть и жалко было с родным городом расставаться, но заболел ты. Я решила отложить свой отъезд на недельку, на две, пока ты не выздоровеешь... Все по-другому получилось. У тебя дифтерит оказался в очень тяжелой форме. Поздно мы спохватились, сперва думали, что у тебя ангина, врач из поликлиники так определил. Был бы дедушка, никогда бы этого не случилось. А болезнь ты переносил очень плохо, был такой день, когда и надежду всякую мы потеряли, ты уже задыхаться начал, но потом все обошлось. Твои мать и отец день и ночь от твоей постели не отходили. Выходили тебя.

Бабушка замолчала. Я по ее лицу догадался, что она не хочет рассказывать, что было дальше. Или, может быть, она просто задумалась, чтобы получше вспомнить то, что произошло столько лет тому назад. Ведь хорошо еще, что у бабушки такая хорошая память, до того хорошая, что она почти все подробности помнит, особенно если что-то связано с дедушкой.

— А что же было дальше? — я спросил очень осторожно, так, чтобы она не раздумала рассказывать.

— Дальше? — сказала бабушка таким голосом, как будто только что ее разбудили. — Дальше... Ничего хорошего уже не было. Мама твоя заболела тогда. Сперва дифтеритом...

В первый раз слышу, что мама болела дифтеритом.

— Она от меня заразилась?

— Может быть, от тебя... Вряд ли... Скорее всего, вы заболели вместе, просто в ней болезнь проявилась позже. Дифтеритом она всего несколько дней проболела; можно сказать, она его на ногах перенесла, была очень легкая форма. А потом вдруг сразу почувствовала себя очень плохо — воспаление мозга. Менингитом называется эта проклятая болезнь. Только первые дни и была в сознании.

— А что потом?

— Ничего, ничего не было, — сказала бабушка. — Дальше я собралась переезжать.

А я ничего и не помню из всего этого. То, что я болел, я вспоминаю очень смутно, иногда мне кажется, что я во сне все это видел, но все-таки вспоминаю. А вот как болела мама, никак не могу вспомнить. Изо всех сил напрягаю память, но ничего не получается. Наверное, никогда вспомнить не удастся.

— А я плакал, когда мама умерла?

— Нет, — сказала бабушка. — Ты не плакал. Ты тогда уже совсем пошел на поправку. Тебе еще долго не разрешали ходить, боялись, что осложнение останется какое-нибудь на сердце или на почках — после дифтерита часто бывает такое... Обошлось, слава богу...

Я слушал бабушку и старался представить себе, как все это было, но ничего у меня не получалось. Даже маму я никак не мог вспомнить, как будто ее никогда на свете и не было. А вот папу я представил себе очень хорошо, в одном месте только пришлось постараться, когда бабушка рассказывала о том, что в то время к нам часто приходили люди в дом и папа с мамой часто ходили в гости.

— Он даже не подошел ко мне, — сказала бабушка. — Ни на кладбище, ни дома. Все стоял один и смотрел в одну точку, как будто ничего не видит и не слышит.

Люди к нему с соболезнованием подходят, а он смотрит на них, как будто они и не с ним разговаривают, а с кем-то другим, кто с ним рядом стоит, а может быть, даже и не заплакал ни разу. Грех мне тебе говорить об этом, но характер у твоего отца тяжелый, очень трудный у него характер. Ведь я же все-таки ему не посторонний человек, мать его жены, а он после ее смерти ни разу в дом ко мне не пришел, не позвонил ни разу. Правда, он долго еще после ее смерти вообще никуда не ходил. Только и знал, то работу и дом. А я уже совсем собралась уезжать. И вещи все свои собрала, и билет купила на поезд. Через два дня должна была уехать. В этот вечер я одна была дома. Слышу, звонок. Я даже не подумала, кто это может быть, в то тяжелое время к нам ходили многие люди, с которыми я годами не виделась, приходили ко мне прощаться — не шутка, я ведь в этом городе всю свою жизнь прожила. Открываю дверь, а это, оказывается, твой отец пришел. Удивилась я очень — то ни разу не заходил, когда это нужно было, даже не то что нужно, а необходимо было. Любой нормальный человек должен был тогда приходить, если не каждый вечер, то хоть через день, а он ни одного разу не соизволил зайти, а тут пришел и даже не позвонил, не предупредил, что придет, как будто был уверен, что я дома. Он зашел в дом, на чемоданы в гостиной покосился, ничего не спросил, как будто так всегда было, что у меня посреди комнаты чемоданы бывают в ряд выстроены. Сел за стол и молчит; слава богу, хоть поздоровался входя! Потом говорит мне, что он решил, что я должна жить вместе с вами — тобой и отцом. Он решил, видите ли! Я ему объяснила, что я уже билет купила, переезжаю к дочери послезавтра, он послушал, ты же знаешь его манеру слушать, как будто перед ним не человек, а пустое место, и говорит, что завтра с утра пришлет грузовик и грузчиков, чтобы мои вещи перевезли в его дом. Я ему сказала, чтобы он зря никаких грузчиков не посылал, потому что я и не подумаю переезжать в его дом, и вообще мне непонятно, для чего это нужно.

— Это нужно для ребенка, — сказал он. — Он нуждается в присмотре.

Я ему предложила, чтобы он отдал тебя мне, — сказала, что возьму тебя с собой в Москву, так всем будет лучше, и ему будет лучше: сын его будет в надежных руках, и он сумеет свою жизнь наладить, человек он молодой, погорюет немного, а потом и жениться надумает, жизнь-то свое берет, рано или поздно. Наверно, о женитьбе тогда ему зря сказала, и даже подумала сперва, что он может обидеться на меня, а потом решила, пусть обижается, очень он мне был тогда неприятный человек, и сказала.