Книга Пьер и Жан - Ги де Мопассан

Пьер сказал вполголоса:

— Он был хороший, сердечный человек. Мы с Жаном часто обедали у него.

Жан, широко раскрыв загоревшиеся глаза, привычным жестом гладил правой рукой свою густую белокурую бороду, пропуская ее между пальцами до последнего волоска, словно хотел, чтобы она стала длинней и уже.

Дважды он раскрывал рот, чтобы тоже произнести приличествующие случаю слова, но, ничего не придумав, сказал только:

— Верно, он очень любил меня и всегда целовал, когда я приходил навещать его.

Но мысли отца мчались галопом; они носились вокруг вести о нежданном наследстве, уже как будто полученном, вокруг денег, словно скрывавшихся за дверью и готовых хлынуть сюда сейчас же, завтра же, по первому слову.

Он спросил:

— А затруднений не предвидится?.. Никаких тяжб?.. Никто не может оспорить завещание?..

Господин Леканю, видимо, был совершенно спокоен на этот счет.

— Нет, нет, мой парижский коллега сообщает, что все абсолютно ясно. Нам нужно только согласие господина Жана.

— Отлично, а дела покойник оставил в порядке?

— В полном.

— Все формальности соблюдены?

— Все.

Но тут бывший ювелир почувствовал стыд — неосознанный мимолетный стыд за ту поспешность, с какой он наводил справки.

— Вы же понимаете, — сказал он, — что я так сразу обо всем спрашиваю потому, что хочу оградить сына от неприятностей, которых он может и не предвидеть. Иногда бывают долги, запутанные дела, мало ли что, и можно попасть в затруднительное положение. Не мне ведь получать наследство, я справляюсь ради малыша.

Жана всегда звали в семье «малышом», хотя он был на голову выше Пьера.

Госпожа Ролан, словно очнувшись от сна и смутно припоминая что-то далекое, почти позабытое, о чем когда-то слышала, — а быть может, ей только померещилось, — проговорила, запинаясь:

— Вы, кажется, сказали, что наш бедный друг оставил наследство моему сыну Жану?

— Да, сударыня.

Тогда она добавила просто:

— Я очень рада: это доказывает, что он нас любил.

Ролан поднялся:

— Вам угодно, дорогой мэтр, чтобы сын мой тотчас же дал письменное согласие?

— Нет, нет, господин Ролан. Завтра. Завтра у меня в конторе, в два часа, если вам удобно.

— Конечно, конечно, еще бы!

Госпожа Ролан тоже поднялась, улыбаясь сквозь слезы: она подошла к нотариусу, положила руку на спинку его кресла и, глядя на г-на Леканю растроганным и благодарным взглядом матери, спросила:

— Чашечку чаю?

— Теперь пожалуйста, сударыня, с удовольствием.

Позвали служанку, она принесла сначала сухое печенье — пресные и ломкие английские бисквиты, как будто предназначенные для клюва попугаев, которые хранятся в наглухо запаянных металлических банках, чтобы выдержать кругосветное путешествие. Потом она пошла за суровыми салфетками, теми сложенными вчетверо чайными салфетками, которые никогда не стираются в небогатых семьях. В третий раз она вернулась с сахарницей и чашками, а затем отправилась вскипятить воду. Все молча ждали.

Говорить никому не хотелось; о многом следовало подумать, а сказать было нечего. Одна только г-жа Ролан пыталась поддерживать разговор. Она рассказала о рыбной ловле, превозносила «Жемчужину», хвалила г-жу Роземильи.

— Она прелестна, прелестна, — поддакивал нотариус.

Ролан-отец, опершись о камин, — как бывало зимой, когда горел огонь, — засунул руки в карманы и вытянул губы, словно собираясь засвистеть: его томило неодолимое желание дать волю своему ликованию.

Братья, одинаково закинув ногу на ногу, сидели в двух одинаковых креслах по левую и правую сторону круглого стола, стоявшего посреди комнаты, и пристально смотрели перед собой; сходство позы еще сильней подчеркивало разницу в выражении их лиц.

Наконец подали чай. Нотариус взял чашку, положил сахару и выпил чай, предварительно накрошив в него небольшой бисквит, слишком твердый, чтобы его разгрызть; потом он встал, пожал руки и вышел.

— Итак, — повторил Ролан, прощаясь с гостем, — завтра в два часа, у вас в конторе.

— Да, завтра в два.

Жан не промолвил ни слова.

После ухода нотариуса некоторое время еще длилось молчание, затем старик Ролан, хлопнув обеими руками по плечам младшего сына, воскликнул:

— Что же ты, подлец, не поцелуешь меня?

Жан улыбнулся и поцеловал отца.

— Я не знал, что это необходимо.

Старик уже не скрывал своей радости. Он кружил по комнате, барабанил неуклюжими пальцами по мебели, повертывался на каблуках и повторял:

— Какая удача! Что за удача! Вот это удача!

Пьер спросил:

— Вы, стало быть, близко знали Марешаля в Париже?

Отец ответил:

— Еще бы, черт возьми! Да он все вечера просиживал у нас; ты, верно, помнишь, как он заходил за тобой в коллеж в отпускные дни и как часто провожал тебя туда после обеда. Да вот в то утро, когда родился Жан, именно Марешаль и побежал за доктором. Он завтракал у нас, твоя мать почувствовала себя плохо. Мы тотчас поняли, в чем дело, и он бросился со всех ног. Впопыхах он еще вместо своей шляпы захватил мою. Я потому это помню, что после мы очень смеялись над этим. Может быть, и в смертный час ему вспомнился этот случай, а так как у него не было наследников, он и сказал себе: «Раз уж я помог этому малышу родиться, оставлю-ка я ему свое состояние».

Госпожа Ролан, откинувшись на спинку глубокого кресла, казалось, вся ушла в воспоминания о прошлом. Она прошептала, как будто размышляя вслух:

— Ах, это был добрый друг, беззаветно преданный и верный, редкий человек по нынешним временам.

Жан поднялся.

— Я пройдусь немного, — сказал он.

Отец удивился и попробовал его удержать, — ведь нужно было еще кое-что обсудить, обдумать, принять кое-какие решения. Но Жан заупрямился, отговариваясь условленной встречей. К тому же до введения в наследство будет еще достаточно времени, чтобы обо всем потолковать.

И он ушел; ему хотелось побыть наедине со своими мыслями. Пьер заявил, что тоже уходит, и через несколько минут последовал за братом.

Когда супруги остались одни, старик Ролан схватил жену в объятия, расцеловал в обе щеки и сказал, как бы отводя упрек, который она часто ему делала:

— Видишь, дорогая, богатство свалилось нам с неба. Вот и незачем мне было торчать дольше в Париже, надрывая здоровье ради детей, вместо того чтобы перебраться сюда.