Книга Последние сумерки - Анастасия Бароссо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В алых отблесках пожара кроваво-красным блеснуло лезвие ножа в руке жреца.
А через секунду поблизости от поселения не было никого, кроме худого поджарого волка с блеклой, жидкой шерстью.
Не удержавшись, он тихо, печально завыл на неполную луну, вышедшую на горячее небо.
У себя в «берлоге» спал непробудным сном глава лютичей – Бер.
Усыпляющее снадобье, приготовленное Велемиром, действовало безотказно. Жрец знал точно – Медведь не проснется до утра. А за это время он, с помощью богов, сделает то, что до́лжно сделать.
«И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа Истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его, а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет. Не оставлю вас сиротами, приду к вам»
(Иоанн, 14:16).
В маленькой убогой келье становилось уютнее с приближением вечера, когда весенние сумерки заполняли ее мягким серо-сиреневым светом.
Чаша со святой водой, убогость помещения, смирение плоти… Она так раньше представляла себе больницу для бедных где-то в Средневековье. Только в реальности и в двадцать первом веке это выглядело гораздо… гораздо страшнее. Как преддверие смерти… и вонь постоянная – от чего? От нее то и дело мутит, то меньше-то больше. Белье воняло сыростью, вроде бы едва уловимо, но Юлии периодически приходилось бороться с приступами резкой тошноты.
И эти приступы часто предваряли более страшное.
Вот как сейчас. Юлия сжалась в комок. Зажмурилась, подтягивая колени к подбородку, в инстинктивном порыве спасти, спрятать, уберечь живот. Ледяные пальцы скрючились, сжатые в кулаки, Юлия уткнулась в них горящим лбом и в душной темноте под тонким одеялом тихонько застонала, или скорее заскулила, предчувствуя появление ЕГО. Тошнота накатила как всегда, и это было последнее человеческое чувство пред тем, как мир в очередной раз покрылся мраком, а Юлией овладела всепоглощающая ненависть.
Последнее, что она услышала перед тем, как провалиться во мрак и ужас, был тоскливый, тревожный, словно предупреждающий о чем-то волчий вой. Он слышался из глубины темного жаркого леса и сейчас казался божественной музыкой. Единственной ниточкой, способной удержать ее от падения.
Было утро, самое раннее, часа четыре или пять. Единственное время, когда хоть как-то можно было дышать в зное и копоти, что отравили воздух этим летом.
Юлия очнулась на полу кельи. Она лежала на животе, широко раскинув в стороны руки и ноги. Такое бывало часто. Тварь, живущая в ней, оставляла ее после мучений в любом месте – то на полу, то на кровати, а то и на широком подоконнике.
«Не бесы это, милая… а демон», – нереальным ночным кошмаром проносились в голове слова настоятельницы. Нереальным… И тем не менее это было совершенно очевидно. По крайней мере для нее, Юлии. Демон… Марк! Вот что за тварь вселилась в нее, отравляя жизнь. И он просто так не отступит – можно не сомневаться! Марк, падший ангел, погубленный собственной гордыней, он не упустит своего. Ведь он поклялся ей там, на реке-Смородине, навсегда исчезая во мраке зла. Поклялся, что они всегда будут вместе.
– Матерь Божья, помилуй меня, грешницу, спаси и сохрани, помоги… помоги… – шептала Юлия, с трудом вставая и бессильно прислоняясь спиной к стене. Как хорошо, что утро! Может, отец Тихон еще не успел уехать, он ведь не будет вставать в такую рань… Но как же сейчас к нему идти?! Тревожить?
Она вспомнила сегодняшнюю ночь. Ладони похолодели от невыразимого ужаса, и стало уже не до приличий и глупых этикетов.
Торопливо оправив одежду, заново покрыв голову платком, Юлия вышла из кельи в рассветную дымку, желтую от дыма пожаров. Там, на другом конце подворья, стоял низенький гостевой домик. По холодной росе, поистине божественной после адского пекла, Юлия стремглав помчалась туда.
– Батюшка, смилуйтесь, прошу вас… прошу…
Отец Тихон, невероятно счастливый от того, что одет в полосатую шелковую пижаму, испуганно стоял посреди гостевой комнаты.
А вчера была мысль лечь вовсе без всего – уж слишком жарким выдался денек. Господь отвел… Ведь эта сумасшедшая влетела к нему, как комета, в самый разгар крепкого утреннего сна. Может, она, конечно, и стучалась, как она утверждает. Но он не слышал. А потому пробудился у себя в постели от звука рыданий. Рыданий стоящей перед кроватью на коленях молодой послушницы.
– Умоляю вас, вы же сами видели – мне самой не справиться!
– Нет, конечно, боже сохрани, дочь моя! Где уж тут самой… Гм-м.
– И здесь мне тоже ничем не могут помочь, батюшка!
Юлия действительно рыдала в голос, как маленькая. И слова тонули, захлебываясь в слезах, когда она пыталась донести до священника одну простую истину. Если сейчас он ей не поможет, то очень скоро не поможет уже никто.
– Пожалуйста, я не стану вам обузой в дороге, обещаю…
– Да ведь не в дороге дело то, – немного слукавил отец Тихон. – Там ведь…
– И там! И там не буду! Вы только отвезите меня к тому отцу, что изгоняет… демо…
– Ладно, ладно, дочь моя, ух-ххх…
Теперь, стоя посреди комнаты, куда он от неожиданности отскочил, проснувшись таким вот образом, отец Тихон принимал мучительное решение – что хуже. Взять на себя обузу и потом окунаться в вероятные неприятности и хлопоты. Или взять на себя грех, оставляя болящую, просящую о помощи. Второе в конце концов перевесило. Отец Тихон был обычный человек, в меру добрый, как в меру и себялюбивый. К тому же болящая, так и не вставая с колен, переползла за ним в центр комнаты и не желала подниматься. И теперь он чувствовал себя крайне неудобно. В пижаме, босиком, перед коленопреклоненной молодой женщиной.
– Ну, ладно, ладно! Поедем… ох-ххх… что делается-то.
– Поедем?!
Юлия не верила своему счастью. Как человек, хватающийся за соломинку, она услышала в этом простом слове уже точное и окончательное избавление от мучений.
– Поедем?! Когда?!!
– Когда… – батюшка в задумчивости стал гладить шелковистую бороду. – Я сегодня днем собирался ехать… Но теперь мне нужно запрос в Лавру отправить и патриарху прощение… ух-ххх… так что завтра поутру.
– Завтра?
– Ты ведь соберешься до завтра, дочь моя?
– Да, да! Обязательно! Спасибо, батюш…
– Не благодари, не надо. Не за что. Долг это мой, – ответил он, только теперь почувствовав себя вправе отойти от нее поближе к кровати.
– Спасибо…
– Все, иди. Собирайся. Да скажи матушке Варваре… хотя нет, не нужно. Я уж сам скажу. Иди и молись, чтобы до завтра ничего не приключилось, дочь моя.
Юлия, не чуя от счастья и надежды ног, мышью выскользнула из гостевого дома. Даже солнечные лучи, уже горячие, несмотря на ранний час, не пугали так близкой жарой, как раньше. Юлия бежала, крестясь на ходу. Глаза застилали слезы радости и облегчения. Пробегая мимо часовенки, она обернулась, чтобы перекреститься на яркий позолоченный крестик на ее вершине. Конечно, коряга, лежавшая у нее на пути, не обязана была догадываться о причине, по которой на нее наступили. Как бы благостна ни была эта причина. Звонко вскрикнув, Юлия растянулась на влажной от росы тропинке, не добежав ста метров до своей кельи.
