Книга Ад да Винчи - Наталья Александрова

Он с новым интересом посмотрел на Машу.

— Идем, — повторил он и направился к лестнице.

— Никогда не была в этой части Эрмитажа, призналасьМаша, едва поспевая за реставратором.

— Мы могли бы пройти через общий вход и подняться поСоветской лестнице, но так немного короче…

— По Советской? — переспросила Маша. А разве ей невернули прежнее название?

— Какое — прежнее? — Старыгин удивленно покосилсяна девушку.

— Ну, прежнее, дореволюционное…

— Дореволюционное? — Реставраторрассмеялся. — Но это и есть дореволюционное название! Эта лестницаназывалась Советской, потому что по ней поднимались на свои заседания членыГосударственного совета. Того самого, который в полном составе изобразил насвоей картине Репин. А Иорданская лестница долгое время называлась Посольской,потому что по ней поднимались послы иностранных государств, направляясь нааудиенцию к государю. Поэтому ее и сделали такой величественной и пышной, чтобыпредставители держав сразу, едва войдя во дворец, проникались величиемРоссийской империи…

— Да? — недоверчиво переспросила Маша. А намучительница в школе говорила, что Советская лестница так названа после революции,потому что по ней поднимались революционные массы, чтобы арестовать Временноеправительство.

— Много чего говорили наши учителя, не всему можноверить. А мы, кстати, уже пришли.

Старыгин толкнул массивную дверь и пропустил девушку в своюлабораторию.

Она быстро привыкла к царящей внутри полутьме и шагнула кстолу, на котором находилась картина.

Тщательно выписанный фон, свободно ниспадающие складкиодежды, нежное лицо Мадонны, ее ласковый взгляд, обращенный к тому, кого онадержала на руках…

Маша опустила глаза ниже и издала изумленный, испуганныйвозглас.

На руках Мадонны удобно расположилось маленькое чудовище,крошечный монстр. И так же, как божественное дитя на картине каждый день, векза веком, повернув кудрявую головку, смотрело на восхищенных зрителей своимполусонным, мечтательным взором — так и этот маленький монстр смотрел прямо вглаза потрясенным людям. Но в этом взгляде читался весь ужас, вся ненависть,весь цинизм мира.

Маша словно заглянула в ад.

— Что это?

— Хотел бы я это знать! — отозвалсяСтарыгин. — Присядьте, я вижу, что вы едва держитесь на ногах. Толькоосторожнее с этим креслом…

Маша придвинула к себе старинное резное кресло и без силопустилась в него. В комнате внезапно погас свет.

— Я же говорил вам… — пробормотал Старыгин, что-топереставляя в темноте. — У нас ужасная проводка, и когда резкопереставляешь это кресло, провод выпадает из гнезда и свет гаснет…

Он чем-то щелкнул, и в лаборатории снова стало светло.

— Извините… — Маша на секунду прикрыла глаза. —Честно говоря, я была в шоке…

— Я вас понимаю, — Старыгин кивнул, — когда яэто первый раз увидел, я сам был в шоке…

— Но.., но как это возможно? Кто мог пририсовать эточудовище? И когда он это мог сделать? Ведь оно выписано очень тщательно… покрайней мере, насколько я могу судить…

Или картину подменили? А где подлинник? Он пропал?

— Слишком много вопросов, — поморщилсяСтарыгин. — Пока я могу сказать только одно: вы правы, чудовище выписаноочень тщательно, мастерски. Более того, оно написано той же рукой, тем жемастером, что и лицо Мадонны.

— Значит, картину заменили копией, фальшивкой?

— В этом еще нужно разбираться. Во всяком случае, холсттакого же качества, как подлинный, и такого же возраста, ему тоже примерно стопятьдесят лет…

— Как — сто пятьдесят? — удивленно переспросилаМаша. — Вы хотели сказать — пятьсот? Ведь Мадонна Литта создана примерно втысяча четыреста девяносто первом году…

— Браво, — усмехнулся Старыгин. — Ставлю вампятерку, вы хорошо подготовились. По большинству предположений картинадействительно создана в тысяча четыреста девяносто первом, но Леонардо писал еена деревянной доске. Когда в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году она былакуплена у герцога Литты в Милане, состояние ее было таким плохим, что еепришлось немедленно перенести с дерева на холст. Для этого эрмитажный столярСидоров придумал специальную технологию, за это его наградили медалью… Но я,честно говоря, хотел поговорить с вами о другом. Когда вы родились?

— Что? При чем тут это? — Маша недоуменноуставилась на собеседника. — Ну, седьмого июля. А почему это вас такинтересует?

— А какого года?

— Семьдесят седьмого. Я пока что не делаю тайну изсвоего возраста. Но все-таки почему вас так заинтересовали мои биографическиеданные?

— Я случайно взглянул на ваш паспорт, — призналсяСтарыгин, — и хотел проверить, не ошибся ли я. Не показалось ли мне. Ведьтакое удивительное совпадение…

— Да какое совпадение? О чем вы говорите?

— Подумайте сами. Седьмое число седьмого месяцасемьдесят седьмого года. Четыре семерки.

— Ну и что в этом такого? — Маша пожала плечами.

— Вы помните — ваш дед, когда подарил вампентагондодекаэдр, тоже говорил о четырех семерках! И не случайно он подарилтакой редкий предмет именно вам, тогда совсем маленькой девочке! И, кстати, онсделал это совсем незадолго до своей смерти!

— Все равно я ничего не понимаю. Почему вас таквзволновали эти четыре семерки?

— По двум причинам.

Старыгин шагнул к столу с картиной и включилультрафиолетовую лампу.

— Вот одна из этих причин.

Маша наклонилась над холстом и увидела четырехзначное число.Это число, связанное непонятным образом с датой ее рождения, а еще больше —волнение реставратора заставили ее сердце чаще забиться, внушили ощущениесерьезности происходящего.

— А.., вторая причина? — проговорила девушка,распрямившись и невольно понизив голос.

— Сейчас я вам покажу эту вторую причину. Пойдемте.

Ничего не объясняя, он вышел из лаборатории, запер дверь иповел Машу по коридорам здания. Эти служебные коридоры мало напоминаливеликолепные анфилады музея. Плохо освещенные, довольно узкие. Маша с трудомверила, что находится в Эрмитаже. Несколько раз свернув и поднявшись полестнице, они оказались перед дверью с медной табличкой «Кабинет рукописей».

— Сейчас перед вами откроется самый красивый вид внашем городе, — с явной гордостью сообщил Дмитрий Алексеевич своейспутнице.

— Ну уж и самый красивый…

— Вот увидите!

Старыгин нажал на кнопку звонка, и почти тотчас дверьоткрыла невысокая сутулая женщина лет сорока с приятным улыбчивым лицом.