Книга Неприятности по алгоритму - Надежда Мамаева

О пользе трагедий скажу я два слова:

На дно ты попал – и не жди уж иного,

Как с кровью, локтями, когтями, клыками

Карабкаться, падать, сгорать, словно пламя,

Что дорого было – терять безвозвратно

И знать – не вернуть уж былого обратно.

И, проходя по дороге проклятий,

Вбирать в себя силы охранных заклятий,

Тех, что помогут выстоять в битве;

Слов, что накроют охранной молитвой.

Ты станешь сильнее, взлетев, словно птица,

И невозможного сможешь добиться.

– Сейчас я вживлю тебе три джей-ти-порта, – голос отца, склонившегося над инструментами, был надтреснутым от волнения. – Будет больно, ты потерпи. Так надо.

Оглянувшись на меня, сидящую в операционном кресле, он с неожиданной теплотой добавил:

– Это все, что я могу сделать, чтобы спасти тебя, доченька. Так у тебя хотя бы будет шанс.

Кресло стерильно-белой палаты было велико для меня, девятилетней девочки. Да и запястье, не чета мужскому, оказалось слишком тонким для зажима, рассчитанного на совсем другой обхват. Но отец положил под локоть валик и резко стянул фиксаторы.

В глаза ударил яркий пучок света. То, что сейчас должно было со мной случиться, я видела не раз. Но тогда на этом месте сидели бывалые пилоты, изрядно повидавшие и пережившие на своем веку.

– Сначала я найду один из периферических нервов, что рядом с лучевой костью, а затем в пресинаптическую щель введу зонд с окончанием порта… – Описывая порядок действий при операции имплантинга, отец старался то ли отвлечь меня от тревожных мыслей, то ли успокоиться сам.

Обычно джейтишки вживляли пилотам, налетавшим не одну тысячу часов в военных рейдах. Только на опытных и перспективных правительство Земного Союза тратило дорогостоящие импланты.

Сам процесс вживления проходил весьма болезненно. Это со стороны казалось, что просто делают укол большой иглой, а затем на коже вместо следа от прокола остается выход JT-порта. Я видела, как кричали и дергались в конвульсиях те, кому приходилось побывать в кресле этой операционной. Половина из них, промучившись несколько месяцев от непреходящей боли, получали вердикт – отторжение импланта. С таким диагнозом долго на этом свете не задерживались.

Как-то раз я спросила папу: «Почему им не вколоть обезболивающее, чтобы пилоты так не мучились?» На детский вопрос отец как истинный ученый ответил предельно серьезно: «Тогда блокируются нервные окончания, и срастание порта с нервной системой человека становится невозможным».

Сейчас его руки слегка подрагивали, когда он вводил код на сенсорной панели дверцы сейфа.

– Пап, а почему мы, как все, не побежали, к люкам? – Я шмыгнула носом, вспоминая, как мы мчались через коридоры и боксы сюда, в лабораторию, в то время как все, наоборот, – в эвакуационные отсеки.

– Тэри, детка, слушай меня внимательно. Это была не учебная тревога, – голос отца стал предельно строгим и четким. – Через несколько часов базу атакует десант мирийцев. Они уже выдвинули свои требования, но наше командование не будет их выполнять…

– Откуда ты знаешь? – своим выкриком я перебила отца.

– Подожди, – папа старался быть терпеливым. – Сейчас идет эвакуация избранных… это дети из гражданских, зачисленные в Летную академию, и дети военных. Ты не относишься ни к одной из категорий… пока. Именно поэтому я хочу вживить тебе порты. С тремя JT тебя должны будут взять на корабль как перспективную. При входе покажи правую руку с имплантами, этого должно быть достаточно. И… – отец резко выдохнул, как перед прыжком в пропасть, – постарайся вести себя как мальчик, хотя бы до того момента, пока не взлетите.

– Почему?

Просьба отца меня удивила. Хотя чаще всего на базе меня и так принимали за пацана: короткие каштановые вихры, вечно исцарапанные руки, разодранная в самых неожиданных местах одежда. Все это – результат драки с мальчишками моего возраста или кульбитов на опорной арматуре. Нет, я не была беспризорницей, и отец меня любил. Просто тяжело талантливому нейрохирургу, ученому, привыкшему к лаборатории в академии, подчиняться порядкам военной базы. А если у него еще имеется и шустрая дочурка, за которой нужен глаз да глаз…

В общем, предоставленная зачастую сама себе, я и так была вылитым мальчишкой, зачем притворяться-то? Но потом подумала, что раз спасать будут только детей военных, которым с рождения ставится особое тату на виске (а такового у меня нет и в помине), и гражданских, зачисленных в академию, среди которых только мальчики семи-десяти лет, то просьба отца обретала смысл.

Таких, как я, на базе обреталось мало: лишь от безвыходной ситуации родители берут с собой детей на военные объекты. Да и тот факт, что наемные работники, каковым являлся мой отец, привозят с собой жен и детей, не приветствовался. О последнем папе и сообщил в весьма нелестной форме один из начальников медчасти. Но деваться было некуда.

Мама умерла, когда мне исполнилось восемь, – случайно разбилась кабина переноса, когда она ехала домой. Это случилось еще на Вилерне. После ее смерти отец резко осунулся и постарел… Нет, он не ронял скупую мужскую слезу, уткнувшись по ночам в подушку, но круги под глазами и седина, основательно запорошившая темные до того времени виски, стали напоминанием о ней – той, которую уже никогда не вернуть. Некоторое время мы жили еще на Вилерне, но потом проект отца перенесли на Микад – планетку, где из достопримечательностей значилась лишь военная база за номером 364S. Здесь отец занимался своими исследованиями, и если в этом была необходимость, проводил имплантацию, в том числе и JT-портов.

Свет немилосердно резал глаза, рука уже ощутимо затекла в неудобной позе, где-то завывала сирена тревоги. Было не просто страшно – жутко. Мне введут джейтишки. Впервые отец сделает мне больно, намеренно, хотя и из лучших побуждений, пытаясь тем самым дать шанс на спасение.

Папа был из тех родителей, которые считают, что рука отца не должна подниматься на ребенка. Поэтому, несмотря на все мои шалости и проказы, он ни разу не ударил меня, а лишь журил или пускался в пространные рассуждения о морали, поведении и этике, когда был недоволен очередной моей выходкой. Сначала, когда отец только сказал, что будет имплантировать мне стразу три порта, я не поверила.

– Ты – самое ценное, что есть у меня в жизни, Тэри. Прости. – Слова давались отцу с трудом. В руках подрагивал инсейдер с готовым к имплантации портом. – Сейчас будет больно. Терпи. Обещай мне выжить и быть счастливой, ради меня, ради мамы… И… – Казалось, сейчас прозвучит самое важное. Но я услышала лишь странное напутствие: – Чтобы увидеть картину целиком, надо ослепнуть на один глаз. Запомни это.