Книга Старшая правнучка - Иоанна Хмелевская

Я, нижеподписавшаяся, Матильда Вежховская, девичья фамилия Кренглевская, дочь Теодора и Антонины, урожденной Заворской…

– Ну что ты понаписала, глупая баба! – вмешался в творческий процесс жены Матеуш, заглядывая ей через плечо. – Все перепутала! Ведь ты же наследство не себе оставляешь, так и нечего всех бабок перечислять. В завещаниях такие данные приводятся лишь о наследниках.

Матильда спохватилась – муж прав, однако признать такое не в ее характере, без борьбы она никогда не сдавалась.

– А если мне хочется так писать? Что, завещание будет недействительное?

– Да нет, действительное, но глупое.

– Сам ты глупый! Вот я никогда не мешаю тебе писать что вздумается, и ты не вмешивайся. А ну, пошел отсюда!

– Не уйду, ты ведь такого вздору нанесешь. Говорил тебе – вызови нотариуса.

– Не хочу. Нотариус тоже человек, проболтается. Отвяжись!

Расставив пошире локти на письменном столе, чтобы мужу несподручно было подглядывать, Матильда вернулась к прерванной писанине:

…будучи в здравом уме, крепкая телом и духом, незначительно лишь подорванными возрастом…

– "В здравом уме"! – хихикнул Матеуш. – Да кто в это поверит, прочтя твои благоглупости?

– Сам дурак! – рявкнула не на шутку разозленная супруга. – Молчал бы уж. Всю жизнь идиотом был, таким и остался! Не знаешь разве – завещания всегда так пишутся? А что, интересно, ты написал? Неужели правду? "С детства умственно отсталый, а сейчас и телом и духом одряхлевший, собственных детей и внуков не помню…" Рамолик несчастный!

– Это еще неизвестно, кто из нас рамолик! – обиделся Матеуш. – Скажите, "крепкая телом и духом". Постреленок этакий!

– Я же добавила – "подорванные возрастом"!!!

– Вот уж точно, подорванные. Хоть одно правдивое слово.

– А ты… а ты… вспомни, что было, когда я попросила тебя вазон переставить, Из рук твоих немощных вывалился! "Скользкий", видите ли, как же, специально кто-то его маслицем смазал! Тяжелый, видите ли, роза в глаза колет, видите ли…

– Вот именно. Надо совсем уже ничего не соображать, чтобы заставлять меня проклятую посудину переносить. Мало того, что она из серебра, так еще с водой. Тут и молодой батрак надорвется, не меньше ведь центнера весит. Да и я хорош, не подумавши схватился…

– А когда-то и не такую тяжесть поднимал, – тихо промолвила Матильда, вдруг сразу стихая.

– Да и ты заводная была… Оркестр устанет, а ты бы все плясала, – так же задушевно подхватил Матеуш.

И оба замолчали, испытывая какую-то бессмысленную претензию друг к другу за то, что постарели. Годы летели незаметно, здоровьем оба отличались отменным, многочисленная прислуга избавляла от необходимости тратить лишние силы на физическую работу, и, практически не разлучаясь, супруги не замечали происходящих с каждым перемен. Только вот такие выдающиеся события, как с дурацким вазоном, заставляли их иначе взглянуть друг на друга. Да, приходилось признать – многое утрачено безвозвратно. Впрочем, и не очень-то хотелось жалеть ушедшую молодость, их старость, без болезней и печалей, была даже приятной.

– Нашел время возрастом корить! – гневно сказала Матильда. – Видишь же, занимаюсь ответственным делом, а ты нос суешь и критикуешь! Напишу по-своему, все равно сойдет.

Матеуш, однако, нешуточно расстроился. Случай с вазоном как-то очень наглядно выявил старческую немощь, с чем не так-то просто примириться. Вот он и сидел молча, чувствуя, как того и гляди лопнет от распиравшего его протеста, и совсем позабыв о завещании. Это и дало Матильде возможность беспрепятственно настрочить чуть ли не половину текста.

…Старшему сыну моему Томашу оставляю полученное мною в приданое поместье в Пляцувке под Варшавой, вместе с садом площадью в четыре морга и домом со всем, что в нем находится, не оговаривая никаких условий, за исключением одного: чтобы находящихся в доме фамильных портретов моей бабки и деда не продавал никогда. Дочери моей Ханне, по мужу Кольской, оставляю второе доставшееся мне в приданое имение – старинное поместье с огородом и садом в полторы влуки[1]в местечке Косьмин, что подле городка Груйца, и пусть делает с ними что хочет. Своему младшему сыну Лукашу оставляю пятьдесят тысяч злотых, положенных на мое имя в банк. Моей младшей дочери Зофье, замужем за паном Костецким, завещаю тридцать тысяч злотых, в том же банке на моем счету лежащие. Оставляю моим внучкам: Барбаре, дочери Томаша; Дороте и Ядвиге, дочерям Ханны; Катажине, дочери Лукаша, и Дануте, дочери Зофьи, – все мои драгоценности. Алмазный гарнитур – Барбаре, рубиновый – Дороте, сапфировый – Ядвиге, изумруды – Катажине, с рубинами и жемчугом – Дануте. Все упомянутые гарнитуры я разложила по шкатулкам, надлежащим образом обозначенным. Сверх того, самой старшей моей правнучке по женской линии, дочери Дороты, внучке Ханны, оставляю мой дневник, в молодости мною написанный, вместе со шкатулкой, в которой он лежит. Читать дневник не разрешаю никому, за исключением самой старшей моей правнучки по женской линии. И еще той же правнучке оставляю мой дом в Блендове, перешедший ко мне от бабушки…

На этом творческий процесс, от которого Матильда уже начала получать удовольствие, пришлось прервать. И виной тому был супруг. За считанные минуты, как это бывает с тонущими, в голове Матеуша пронеслась вся их совместная жизнь и все накопившиеся за долгие годы претензии к жене. Он похвалил себя за то, что свое-то завещание составил как следует, у нотариуса, причем Матильде не оставил ни гроша, все поделив между детьми и внуками. Да и не было необходимости заботиться о будущей вдове, поскольку она располагала независимым состоянием. Выходя замуж за Матеуша много лет назад, Матильда предусмотрительно настояла на брачном договоре, определявшем имущественные права будущих супругов. Наверняка она тоже его ни словом в завещании не помянет.

Ничего не попишешь, Матильда имела полное право распоряжаться тем, что получила в приданое, но, по правде говоря, упомянутое имущество гораздо внушительнее выглядело на бумаге, чем в действительности. Вот разве что деньги, положенные в банк, представляли реальную ценность, все же остальное… Поместья и земельные угодья находились в жалком состоянии, и еще неизвестно, хватило бы банковских средств на их восстановление или нет. А обозначенные важным словечком "гарнитуры" драгоценности Матильды вряд ли заслуживали этого названия. Кулончик на золотой цепочке, к нему серьги или браслетик, парочка колец – вот и все. Другое дело, что, обладая незаурядным вкусом, Матильда умела подбирать драгоценности к платьям и выглядела в них когда-то потрясающе. Но было и кое-что еще.