Книга Тихий океан… лишь называется тихим - Александр Дёмышев

ВСЕМ ЛИ ВИДНО?

На кладбище холодно и пусто. Ни одной живой души, кроме раннего посетителя. Пожилой мужчина, как вкопанный, застыл в сумерках у солидно обустроенной могилы. Мобильник в кармане, робко отыграв мелодию вызова, безнадёжно смолк. Холодный декабрьский ветер треплет в сумерках мех капюшона «аляски». Уже девятый час, но длинная зимняя ночь всё тянется, не желая уйти.

Этот пришедший к могиле мужчина – Егор Наумович, известный вятский журналист-литератор, давно обосновавшийся в столице. Что привело его на кладбище провинциального городка, в котором и бывал-то (не считая проездом) всего дважды, в семидесятых ещё годах прошлого века?

У Егора Наумовича болят ноги – устали топать к могиле. Ноги мёрзнут. «И почему кальсоны не надел?». На толстые стёкла очков летят снежинки, но в предрассветных сумерках всё одно – мало что видно.

Он снимает бесполезные очки. Стоит, закрыв глаза, и вспоминает ту единственную встречу, что произошла лет сорок тому; встречу с человеком, лежащим под плитой. В голове мелькают картинки из далёкого прошлого…

***

Июнь 1972-го выдался на редкость жарким. Егор – молодой журналист – коротал время, гуляя по Слободскому. Этот купеческий городок, пыльный и душный, казался парню, очутившемуся здесь впервые, словно выплывшим из дореволюционных времён. Егор по заданию редакции встречался тут с местными ветеранами; блокнот с очерком для областной молодёжки «Комсомольское племя» лежал в спортивной сумке, болтавшейся на плече. Парень гулял перед возвращением в Киров, маясь от жары.

Он шёл тихими улочками, стараясь держаться в тени деревьев. Пялился на старинные причудливые дома. Так и наткнулся взглядом на вывеску, красовавшуюся над облезлым деревянным строением. Поправив очки, прочёл: «Пиво-воды». В горле першило от сухости; Егор, не раздумывая, вошёл в павильон.

Внутри висел кисловатый дурман. Приглушённые голоса сливались в монотонный гул. Очереди, как ни странно, не наблюдалось. Мясистая продавщица, не выждав положенного отстоя пены, подала парню две запотевшие кружки. Егор огляделся. За высокими столиками, уставленными стеклотарой и заваленными рыбьей чешуёй, расположились компании мужиков. Отыскав местечко за липким столиком рядом с молодыми парнями, журналист жадно присосался к холодной посудине; через пару минут жить стало веселее!

Не обращая внимания на посторонние разговоры, парень думал о своём: как придёт завтра утром к редактору сдавать материал о слобожанах – героях войны (приближалась очередная дата начала Великой Отечественной). А после поручат ему новое задание, и поедет он в какой-нибудь колхоз-леспромхоз, писать об увеличении поголовья рогатого скота и сверхплановых кубометрах деловой древесины. «А так хочется написать репортаж о чём-то большом, стоящем – про первопроходцев БАМа, к примеру, или о героях целины!»

Пустяшный спор, затеянный завсегдатаями пивной, поначалу мало трогал Егора. Однако развязка спора оказалась весьма неожиданной. Мужики разгорячились, и один из них – высокий и пузатый, как бочонок – в качестве главного довода высказал оппоненту совсем уж странный аргумент:

– Да ты ещё снова расскажи тут, как первым красное знамя над Рейхстагом водрузил!

Сказал с издёвкой; взрыв смеха встряхнул павильон. Тот, другой – невысокий, худощавый – кому слова адресовались, покраснел, как-то сник и в раскатах хохота пробормотал:

– А, ну, конечно, опять та же песня… Когда требовалось – жизнью рисковал, как присяга велит. За чужие спины сроду не прятался… Э-эх, обманули меня такие, как вы! Да вам, хохотунам, разве что докажешь?

– Иди-иди, Гришка, зекам своим лапшу на уши вешай! Много сейчас таких «героев» развелось. Сталина на тебя нету!

Все улыбались, притихнув, с интересом ожидая, что дальше случится. А тот, худощавый, сверкнув глазами, вдруг разодрал на себе рубаху. Взорам почтенной публики предстал обнажённый, разрисованный блатными наколками, мускулистый торс. К немалому удивлению, увидал Егор среди прочих татуировок изображение известного здания. «Ба-а, да это Рейхстаг!»

Полуобнажённый мужичок с силой ударил себя в грудь кулаком:

– Не верите! Про Сталина говорите! Да много ли знаете про него?! Ничего, рано или поздно там, – его указательный палец поднялся вверх, – во всём разберутся. Наступит время, когда и мою фамилию услышите по радио в День Победы!

И он ушёл, махнув рукой, в тишине, с влажными от слёз глазами.

Через какое-то время зазвенела посуда, послышались пьяные голоса, полилось из крана пиво – словно ничего и не произошло. Но профессиональное любопытство не давало Егору покоя, он повернулся к стоящим рядом парням:

– Что это было?

– Хе! Дак это… как его? Достопримечательность наша, хе-хе, – лениво отозвались парни. – Гришка-Рейхстаг, прозвище такое! Не слыхал про него? Не местный, что ли?

– Из Кирова я, расскажите.

– Дак чего рассказывать-то? Видел же – зек, сказки всякие сочиняет. Врёт даже, мол, первым знамя Победы над Берлином водрузил! Во даёт! Ровно мы учебников не читали!

Губы Егора скривились, в голове пронеслось: «Что о себе этот урка возомнил?! На святое покушается!»

Шагая часом позже на остановку, повстречал Егор выходящего из булочной редактора местной газетки, с которым общались предыдущие дни. Этот мужчина средних лет всегда носил один и тот же потрёпанный синий костюм. Спешить некуда, и журналисты разговорились о сделанной работе.

– А я тут в местной «таверне» ещё одного ветерана встретил, да какого! – решил пошутить Егор и принялся рассказывать про «фальшивого знаменосца».

Но местный редактор шутливого тона не поддержал; как-то странно вздохнув, заговорил о видах на урожай и погоде.

Новенький оранжевый ЛиАЗ мчал по шоссе. Место у форточки хорошо продувалось, и Егор погрузился в приятные воспоминания о студенческих походах на байдарках. Но странное беспокойное чувство мешало расслабиться. В мыслях он снова и снова возвращался к тому человеку. «Как его? Гришка-Рейхстаг!» Его глаза; его кулак, бьющий в грудь; палец, поднятый вверх и… слёзы. «Ведь не врёт же! Невозможно так врать… А может, он просто сумасшедший?»

Автобус уносил Егора всё дальше от Слободского. Вопросы в голове журналиста всё прибывали: «Почему редактор местный так странно отреагировал? Он что-то знает! Что, если вернуться, расспросить? Да нет, ждут в Кирове. Может, удастся специально приехать? Надо попробовать с коллегами поговорить».

Егор, размышляя, протёр очки. Глядел в окно на проносящиеся мимо поля и деревни, жмурясь от яркого солнца…

***

Яркое солнце на секунду ослепило молоденького красноармейца и тут же вновь скрылось в копоти и дыму пожарищ. Уши закладывало от доносящегося со всех сторон грохота канонады. По соседним зданиям, с засевшими внутри фашистами, били прямой наводкой гаубицы. Каждый выстрел подбрасывал на месте многотонное орудие, как игрушку. Гаубицы подпрыгивали и грохались на землю, поднимая вокруг тучи пыли; здания напротив них рушились, погребая под собой пулемётчиков Вермахта. С лязгом продирались к центру города по Унтер-ден-Линден «тридцатьчетвёрки». Из развалин лупили по ним фаустпатронами мальчишки из Гитлерюгенда. Старики-немцы в замызганных пальтишках, подняв руки с повязками Фольксштурма, выползали из подвалов; кряхтели, бросая под ноги наших бойцов старинные охотничьи ружья. Воздух пропитался запахом гари и разлагающихся трупов. Так пахла весна 45-го в Берлине.