Книга Дрянье (антибиография) - Войцех Кучок

В этом доме было три этажа. Отец старого К. построил его для своей семьи; он надеялся, что семья быстро начнет увеличиваться, что сыновья подрастут, дочка выйдет замуж, что всем им понадобится жилье, а нижний этаж сгодится для прислуги (мать старого К. «непременно-непременно» хотела иметь прислугу). Но никто не думал, что случится война; впрочем, как и все остальные, они в общем знали, что война всегда где-то там гуляет, но так же, как и все остальные, они надеялись, что если она к ним и зайдет, то, может, не так скоро; а она вот решила прийти как раз тогда, когда жизнь их удобно улеглась, точно для послеобеденной дремы. Пришла война и сорвала постель, смяла, пришлось стелить по новой. С той лишь разницей, что после войны им уже было не потянуть прислугу, но хуже всего было то, что не по силам им было тянуть и дом прежних размеров, вот и пришлось продать первый этаж.

— Ничего, это всего лишь первый этаж, как-нибудь выкупим, — говорили они.

— В конце концов дочку отдадим, замуж пойдет, — говорили, но вскоре оказалось, что дочку отдать совсем не так просто, что за ней еще придется прилично дать, потому что девушка была склонна к молитвенному размышлению, чем к светскому общению, да и сыновьям, до женитьбы не скорым, да и вообще ни до чего не скорым, несобранных, долго, что называется, запрягающих, тоже что-то дать.

Вот так и появились на первом этаже соседи, какие-то не особенно соседские, необщительные, что матери старого К. было в общем на руку, ибо, продавая первый этаж, она объявила:

— С этими людьми, кем бы они ни были, я не заговорю.

За то, что ей пришлось опуститься до торговли, за то, что ее собственный фамильный дом стал домом разделенным и дал трещину. В течение долгих лет она делала вид, что ничего не произошло, что первый этаж только временно исключен из ее пользования; в течение долгих лет все К. учились обходить, игнорировать «этих снизу». Отец старого К. говорил:

— Хорошо, что хоть люди-то порядочные попались, могло быть и хуже, скандалов, по крайней мере, не устраивают.

И вот когда «эти снизу» через несколько лет выехали, продали первый этаж («как они посмели, без нашего ведома, не посоветовавшись!» — возмущалась мать старого К.), появились новые «эти снизу», происхождения не слишком благородного. Можно даже сказать (если бы можно было сказать, потому что нельзя было), что «эти новые снизу» были происхождения совершенно неблагородного, простецкого, а точнее говоря (хоть это нельзя было вслух уточнять, ибо это подлежало умолчанию и угрюмой обструкции), «эти новые снизу» переехали в этот дом прямо с улицы Кладбищенской. Во время оккупации Кладбищенская называлась улицей Каменной, Штайнштрассе, с тех пор за ней закрепилось мерзко-звучное уменьшительное «Штайнка», омерзением звука в этом доме подчеркивалось омерзение теми, кто ее населял; на Кладбищенской жили исключительно бывшие, настоящие или будущие могильщики и их семьи, по мнению родителей старого К., Штайнка была улицей алкоголиков, нищих и преступников, совокупляющихся тем яростней, размножающихся тем плодовитей, чем больше горя приходилось им мыкать, чем больше в них вселялась безнадега. Мать старого К. даже не глядела на двери «этих снизу», запрещала это и своим детям, впрочем, им трудно было удержаться и не увидеть новой таблички, не заметить, что у «этих снизу» такая смешная фамилия, Сподняки, ха-ха, Исподняки, это почти что как кальсоны по-силезски отец старого К. тоже заметил с удивлением, что в фамилии соседей, прибывших из кондово-пролетарского силезского района, нет типичного пролетарского оканья — Сподниок, а ведь их фамилия так и просилась, чтобы ее пролетаризировали.

Семейство Сподняков не смогло долго выдержать в среде могильщиков. Пан Сподняк, как элемент пришлый, не мог перенести все те неприятности, что сулило общение с коренным населением прежней Штайнштрассе: горец с перспективами, он был яростно ненавидим всеми соседями, перспективы же его рисовались вследствие его работы на шахте, которую он благословлял и которой он оставался верным из ночи в ночь, ибо дневных смен ему не предлагали. Вот и горец был вынужден довольствоваться хорошо оплачиваемыми ночными сменами, вследствие чего жителям Кладбищенской было трудно активно поддерживать ненависть к пану Сподняку, потому что днем он отсыпался за ночные смены, потому что он не появлялся в нормальное время на улице, потому что не заходил в кабак после работы. Зато пани Споднякова заслуживала двойного осуждения: во-первых, за то, что в былые времена берегла добродетель для горца хоть могильщицкое очарование постоянно на эту добродетель покушалось, хоть и возвращалась она домой побитая, в помятом платье. Выцарапала ногтями, выдрала за волосы, выплевала им в глаза эту свою добродетель: платье мать зашивала, а синяки по крайней мере на несколько дней становились защитным барьером, ибо даже старейшинам могильщицких родов сердца бередили. Но главное шпана со Штайнки возненавидела Споднякову жену за то, что та осмелилась выйти за горца, и что хуже — за горца-гоняка, которого она теперь укрывала, как невинность в девичестве, которого в божий день не было видно, на которого нельзя было напасть, когда он усталый шел после смены, которому даже нельзя было зубы пересчитать, ибо кому захочется вставать ради такого дела на заре. Даже когда пан Сподняк чуток к шахте попривык, а от гордости горца поотвык, ибо в душе его не было злобы, и ему предложили дневную смену на полмесяца, он по собственной воле выбирал ноченьки, ради того, чтобы побыстрее заработать, побыстрее отложить, побыстрее съехать с улицы Кладбищенской. А пока что пан Сподняк возвращался на заре домой, не нарушая покоя жены, входил в ванную, раздевался, пускал горячую воду и, ожидая, пока она натечет, заглядывал на кухню, где на столе лежал листок с выписанным пани Сподняковой перечнем дневных потерь, что, например, «камнем засадили ажно цветки упали, окно и цветочные горшки заново отсчитай» или что двери надо покрасить, потому что «подрали дьяволы ножами аль ишо чем», но неизменно в конце перечня пани Споднякова вопрошала: «Ну ты там возьми и добре сочти, многа нам ни хватаить до выязду, ато я этого долго не снису», он брал этот листок с собой в ванну и уже лежа в ней читал, считал, вычислял, засыпал. А пани Споднякова каждодневно будила мужа, спуская воду из ванны, помогала ему перебраться в постель, еще теплую после нее, задергивала шторы и выходила из комнаты.

Наконец пан Сподняк накопил столько, что они смогли продать квартиру на Кладбищенской и по случаю купить новую, на первом этаже этого дома, вот повезло… А уж когда это произошло, когда пан Сподняк достиг своей цели в жизни, обеспечив себе и супруге быт, свободный от кошмара туземцев со Штайнки, он на радостях обрюхатил пани Споднякову, после чего со спокойной душой предался пороку алкоголизма.

О живущих на первом этаже в этом доме говорить было не принято, все К. жили в неизменном убеждении, что в их владении находится весь дом, квартиру внизу они рассматривали как незаселенную, соседей избегали, не задерживая на них взгляда, даже на мгновение. Мать старого К. вдалбливала своим детям, что: