Книга Ледяной дракон - Джордж Мартин

* * *

Больше всего Адара любила зиму, потому что с приходом зимы при летал ледяной дракон.

То ли холода приводили за собой дракона, то ли это сам дракон приносил холода – Адара точно не знала, да и знать не хотела. Такими вопросами задавался ее братец Джофф, который был на два года старше и всюду совал свой любопытный нос. А ей, Адаре, для счастья хватало и того, что холода исправно наступали каждый год, и землю засыпа́ло снегом, и дракон прилетал в свой положенный срок.

И она всегда точно знала, когда это должно произойти: на ее день рождения. Зимнее дитя, она пришла в этот мир в такие лютые морозы, каких не мог припомнить никто, даже старуха Лора, что жила по соседству и помнила давние-предавние дни, когда еще никого из нынешних и на свете не было. О тех морозах в деревне толковали до сих пор, и Адара наслушалась о них сполна.

Толковали и кое о чем еще. Говорили, что ужасная стужа той долгой ночи сгубила ее мать, пробравшись и мимо жаркого огня, что развел в очаге отец Адары, и под груду одеял, покрывавших ложе, – в самую утробу роженицы. И оттого-то, мол, девочка вышла на свет вся бледненькая до синевы и холодная, как ледышка, да так с тех пор и не отогрелась. Зима коснулась ее, оставила на ней свою метку и забрала ее себе.

Адара и впрямь держалась особняком. Всегда серьезная и замкнутая, она редко снисходила до игр с другими детьми. Бледная, светловолосая, с большими и ясными голубыми глазами, она слыла красавицей, но что-то странное и отчужденное было в этой красоте. Иногда она улыбалась, хотя и нечасто. Но никто никогда не видал, чтобы девочка заплакала. Однажды, когда ей было всего пять, Адара наступила на доску с гвоздем, не заметив ее под снегом, и пропорола себе ногу насквозь, но даже и тогда не вскрикнула и не пролила ни слезинки. Высвободив ногу, она поковыляла прочь, оставляя за собой на снегу кровавый след, а когда добралась до дома, просто сообщила отцу: «Папа, я поранилась». И никаких детских слез, воплей и обид, обычных для ее сверстников.

Даже дома понимали, что Адара не такая, как все. Ее отец, угрюмый здоровяк, смахивающий на медведя, никого из чужих не привечал, но всегда расплывался в улыбке, когда Джофф начинал донимать его своими расспросами, и никогда не скупился на объятия и смех для Тери, старшей сестры Адары – веснушчатой златовласки, бессовестно заигрывавшей со всеми деревенскими мальчишками. Адару отец тоже порой обнимал, особенно будучи навеселе, что в долгие зимние месяцы с ним случалось частенько. Но улыбок и смеха для младшей дочки не находилось: отец лишь обхватывал ее тоненькое тельце огромными ручищами и крепко, изо всех своих медвежьих сил, прижимал к себе, а потом из груди у него вырывался тяжелый всхлип и по раскрасневшимся щекам катились крупные слезы. Летом он Адару не обнимал – не до того ему было.

В летнюю пору дел становилось невпроворот у всех, кроме Адары. Джофф работал с отцом на полях и сыпал нескончаемыми вопросами, запоминая все, что должен знать хороший крестьянин, а когда не работал, то бежал с друзьями на реку и там развлекался вовсю. Тери стряпала и вела хозяйство, а в летние месяцы еще и прирабатывала в трактире на перекрестке.

Она была дружна с дочкой трактирщика, а с его младшим сыном – больше, чем дружна, так что домой всегда возвращалась веселая и чуть не лопаясь от сплетен и слухов, что приносили на постоялый двор обычные путники, прохожие солдаты и глашатаи короля. Для Тери и Джоффа летом наступало самое лучшее время, и среди всех этих хлопот и радостей для Адары уже не оставалось места.

Но больше всего забот выпадало отцу. Каждый день приносил с собой тысячу новых дел, и стоило переделать их, как откуда ни возьмись появлялась еще тысяча. Отец трудился от зари до зари. Мышцы его подбирались и затвердевали, как камень, а по вечерам от него разило по́том на весь дом, но, возвращаясь с полей, он всегда улыбался.

После ужина отец садился рядом с Джоффом, рассказывал ему всякие истории и отвечал на очередные вопросы, или учил Тери, как приготовить какое-то новое блюдо, или отправлялся в трактир. Одним словом, он тоже был летний человек – до мозга костей.

И летом он никогда не напивался, разве что с братом поднимал по стаканчику вина, когда тот заглядывал в гости.

Тут крылась еще одна причина, по которой Тери и Джофф так любили летнюю пору, когда весь мир зеленел, наливался жаром и кипел жизнью: только летом их навещал дядюшка Хэл, младший брат отца. Драконий наездник на королевской службе, Хэл был высокий и стройный, а по лицу его можно было принять за благородного. Драконы не выносят холода, поэтому зимой Хэл со своим «крылом», как назывались отряды наездников, отправлялся на юг. Но каждое лето он возвращался – и до чего же он был великолепен в своем изумрудно-золотом мундире королевского воина! Впрочем, надолго он не задерживался: здесь, в северных краях, к западу от родной деревни, его ждали поля новых сражений. Война шла всегда, сколько Адара себя помнила.

Возвращаясь с юга, Хэл всегда привозил подарки: игрушки из королевской столицы, украшения из золота и хрусталя, сласти для племянника и племянниц и – непременно! – бутылку какого-нибудь дорогого вина, чтобы распить ее с братом. Он посматривал на Тери с усмешкой и вгонял ее в краску комплиментами, а Джоффа развлекал рассказами о битвах, замках и драконах. Нередко он пытался выманить улыбку и у Адары, но все его подарки, шутки и объятия обычно пропадали втуне.

Адара не любила Хэла, каким бы добрым и щедрым он ни был: ведь его приезд означал, что до зимы еще очень и очень далеко.

Кроме того, однажды ночью, когда ей было всего четыре, она подслушала, как Хэл обсуждает ее с отцом за бутылкой. Они-то думали, она давно уже десятый сон видит.

– Какая-то она печальная, – сказал Хэл. – Ты бы с ней подобрее, Джон. Она же не виновата.

– Ты так думаешь? – заплетающимся от вина языком переспросил отец. – Да, конечно, ты прав. Но знал бы ты, до чего это трудно! Она же вылитая Бет, да только теплоты в ней ни капли. Знаешь, Хэл, у нее внутри зима. Прикоснешься к ней – холодом аж до костей пробирает… и как тут не вспомнить, что это из-за нее моя Бет умерла?

– Ты сам с ней слишком холоден. Ты не любишь ее так, как остальных.

Адара не раз потом вспоминала горький смех, с которым ее отец ответил: