Книга Дверь обратно - Марина Трубецкая

ЧАСТЬ I

Я была на редкость некрасива. Чахлое, блеклое, невыразительное создание, для своих пятнадцати лет абсолютно неразвитое. Все наши девчонки уже щеголяли свойственными возрасту выпуклостями, у меня же необходимые женские формы отсутствовали напрочь. Добавьте сюда тусклые волосы, глаза неопределенного цвета, ручки-ножки прутиками и горб на спине. Не такой уж и большой, но горб.

Не знаю, чем руководствовались работники дома малютки, давая ребенку такое имя — Стефания. Вкупе с фамилией «Мясоедова» имя звучало еще большей насмешкой. Стефания Мясоедова! К моим предкам (кто-то ж меня произвел на свет божий!) все это не имело никакого отношения, потому что меня бросили у крыльца детской поликлиники без всяких пояснений на мой счет. Было это аккурат в феврале месяце, и многие годы я жалела, что меня нашли до того, как февральский мороз успел прибрать младенческую душу в лучший мир. Я б тогда точно в ангелы попала и жила бы сейчас в тепле, радости и любви!

Более нелепой фамилии для меня было не подобрать — Мясоедова! Да мясо в моей жизни встречалось, как правило, только в виде кусочков жира, плавающих в жидком супчике! Кашеедова — вот это было бы более уместно. Стефания… Неужели это подходящее имя для чахлого, серого и невзрачного существа? Такого, как я, вызывающего, в лучшем случае, брезгливую жалость? Не так давно я заинтересовалась авангардистской живописью, причину объясню, если можно, несколько позже. Так вот, оказалось, что был еще «счастливчик» с такой же благозвучной фамилией. Творил он на рубеже двадцатого века в том самом, модном тогда, авангардистском ключе. Поэтому втайне я надеялась, что выбранная для меня фамилия была не результатом глупого и бессмысленного стеба, а дань уважения полюбившемуся художнику.

Началась моя история скучно, обыденно и заурядно.

Ночь, предшествующая дню, с которого все и закрутилось, ничем не отличалась от тысяч других. Мучительно и тягомотно тянулось время. Сценарий не менялся на протяжении лет десяти точно. Одни и те же мысли привычным строем проходили по пустотам, выемкам и закуткам сознания. Минуты тащились обычной ленивой дремотной поступью, и пахло сбежавшим молоком грядущего завтрака. До подъема оставалось еще часа два. В комнату проникал еле уловимый отсвет фонаря, шевелил ветвями мохнатых теней на потолке и стенах и скользил мертвой рекой по отсыревшей штукатурке. Наблюдать за этим было еще более скучно, чем за потоком всегда безрадостных и унылых, как моя жизнь, ночных мыслей.

Рядом раздавалось тихое дыхание соседок по комнате. Как же счастливы те, кто может спать всю ночь! Мне же всегда хватало часу. Самое гадство, что час этот приходился на последний отрезок ночи. То есть засыпала я перед самым подъемом…

— Подъем! — рявкнул рядом голос Инфузории, и воспитательница, колыхнув необъятными телесами, стянула одеяло с ближайшей кровати. — Подъем!

И не успели еще смолкнуть последние отзвуки пронзительного голоса, как дробный стук каблуков уже раздался на другом конце коридора. Мальчиков всегда будили в последнюю очередь. Инфузорией «мать» нашего отряда назвали из-за туфлей, которые не покидали ноги данной леди ни зимой, ни летом. Как она умудрялась скакать в них по сугробам, оставалось загадкой века! Наиболее практичные умы приходили к мысли, что другую обувь на подобные конечности не подобрать, но… «Истина где-то рядом», — сказала бы томно агент Скалли.

Вылезать из-под одеяла не хотелось смертельно. Холод стоял жуткий. Вода в стоящем на тумбочке стакане замерзла в лед. Девочки ложились спать одетыми и набрасывали на себя сверху все, что как-то могло согреть их в ночи.

За окном было все так же темно. Благодаря мудрому решению правительства, вся страна осталась в летнем времени, и утро начинало хоть как-то напоминать утро только около одиннадцати часов. Мысль об умывании внушала ужас, ледяная вода уж точно не могла осчастливить меня — сегодняшнюю.

— Мясо, — я получила ощутимый толчок в бок, — сегодня ты дежуришь.

Рядом стояла и улыбалась самая красивая девочка детского дома — Лизонька Седляр. Большие голубые глаза радостно смотрели на меня.

— По столовой, — еще шире улыбнулись губы поэтичного цвета «кармин».

Спорить с Лизонькой не имело смысла, несмотря на то что мое дежурство было аккурат три дня назад и дело тут не в страхе. Просто как откажешь единственному человеку, который относится к тебе нормально? По крайней мере вступается за тебя в те моменты, когда весь коллектив в очередной раз решает, что куда как весело всей ордой гнать тебя по пустым коридорам Дома, подбадривая в спину всяким унизительным мусором. Не сказать что заступалась Лизонька из сострадания или искреннего дружеского расположения, скорее, с целью самоутвердиться и посмотреть, так ли уж бесспорна она в роли лидера этой богадельни.

Но суть дела это не меняло: легче отдежурить не в свою смену, чем потерять призрачное дружеское расположение.

Столовая встречала входящих привычным звоном тарелок и ярким светом люминесцентных ламп. Вздохнув, я поплелась к окну раздачи, где уже стояли стопкой тарелки, распространяя вокруг себя незыблемый запах слегка пригоревшей манной каши.

Вот ведь мистическая история! Ну как только что сваренная каша может тут же остыть и покрыться сверху резиновой коркой? Знакомый горелый дух явно сигнализировал о том, что ее готовила тетя Тоня, в прошлом почетный вагоновожатый доблестного города Карачуки. Вроде, что может роднить профессии повара и водителя трамвая? Ответа на этот вопрос нет, да и не искал его никто. Никого абсолютно не интересовало мнение жителей данного детского дома. Который так и назывался — Дом. Именно что с большой буквы.

Несмотря на вечный голод, есть теть-Тонину кашу не мог никто. Одно только примеряло с действительностью — причитающийся к каше кусок сливочного масла. При большой сноровке этот скудный цилиндрик можно было размазать черенком от ложки аж на три куска серого хлеба. Со сладким, правда бледным, чаем — это было, мммм — восхитительно!

Заметно повеселев, я, слегка пришаркивая подметкой, которая ну ни в какую не хотела держаться на ботинке, сколько суперклея на нее ни изводи, начала расставлять на столе тарелки с кашей. Занятие это было напрочь бесполезным, так как точно такими же нетронутыми они вернутся обратно на пищеблок.

Подошва задорно цокала при каждом моем шаге. И только из-за этой сволочной подошвы произошло то, что произошло. Гадский гад — рыжий вихрастый паренек из седьмого отряда — увел последний чайник чая прямо из-под моего носа. И все бы ничего, но за нашим столом тем временем уже начал собираться народец. Не очень-то и благодушный, надо сказать. Голод и холод еще никого не делали добрым, отзывчивым и терпимым к чужим проступкам.

— А где чай? — высказал общую мысль мой главный враг Тумба.

Тумбой его звали, не имея в виду предмет мебели. Дело в том, что цвет кожи данного гражданина Российской Федерации явно указывал на наличие в его родословной, притом в ближайших коленах, выходца из богатых на меланин в коже товариСЧей из дружественной Африки. Полная кличка звучала как «Тумба-юмба». Но так его звали только в начальных классах, когда это казалось верхом остроумия. Сейчас же все усохло до простого — Тумба.