Книга Гори, венчальная свеча! - Елена Арсеньева

– Bенчается раб Божий Алексей рабе Божией Елизавете…

Голос священника чуть слышен, а лица вовсе не видать.Колышется неясная тень, торопливо творя обряд.

Тьма сгустилась в углах храма, куда Алексей старается неглядеть, чтобы не встретить укоряющие взоры угодников. Слабые отсветывенчальных свечей трепещут на пронзенных ладонях Спасителя; руки Христовы,прибитые к кресту, чудится, дрожат от боли, и князь холодеет от затылка до пят.

– Венчается раба Божия Елизавета рабу Божию Алексею…

Батюшка прибавил голосу, и бас его слился с грозным гуломветра. Алексей вспомнил: когда они с Николкой Бутурлиным торопливо пробиралисьпо залитой жидкой грязью Ильинке, церковные колокола единогласно возвещалиокончание вечерни. Звонили у Михаила Архангела в кремле – тяжело, грузно, уПетра и Павла под Откосом – надрывно, у Николы на Торгу – всполошенно, уЖен-Мироносиц над Почаинским оврагом – заливисто; доносился перебор сколокольни Строгановского величаво-нарядного храма – на все голоса. СлышалосьАлексею, будто кто-то приказывал: «Стой! Стой! Стой!» И если б не вышагивалрядом возбужденный, задыхающийся Николка, может, и приостановился бы Алексей,может, одумался, не явился в молчаливую, словно тайная западня, церковь наИльиной горе, где ждала его невеста…

Впрочем, увидевши в темном уголке согбенную фигуру в черномсалопчике, Алексей приободрился, позабыл свое смутное беспокойство, дажесунулся поцеловать, но не тут-то было: девушка, словно стыдясь чужих,отшатнулась, отвернула укрытое флером[1] лицо.

– Виновен, запоздал! – покаянно зашептал Алексей. И это быловсе, что он успел молвить, ибо Николка нетерпеливо звякнул шпорой, а батюшка,прогудев: «Чада, не мешкайте!» – грузно двинулся к аналою. Николка повелневесту, жених пошел следом, и тайный обряд, развязка скороспелого Алексееваромана, начался.

– Остави отца и матерь своих и прилепися…

Алексей ощутил, что рука Лисоньки совсем застыла. Он стиснулледяные пальцы так, что девичий перстенек впился в кожу, но князь крепче икрепче сжимал безвольную руку, словно пытаясь найти в ней опору и развеять своивнезапные сомнения.

Да что это вдруг содеялось! Что с ним? Где былая страсть,где щемящая нежность? Ведь лишь вчера слова его медоточивые рекой лились, аныне горло иссохло от невысказанных смутных предчувствий. Отчего ж тайна, итьма, и близость счастья не радуют, не задорят, а лишь пугают, щемят сердце?

За стенами взвился из-под обрыва клуб ветра и, объявмахонькую церковку, сотряс ее до основания. Погода поднялась жестокая,немилостивая, и Алексей, вспомнив, как безоблачно сей день начинался, сноваощутил неладное и слегка колыхнул свечкой, попытавшись сотворить крестноезнамение.

Ишь, спохватился! А разве не знал, что тайное венчание –грех?! Где ж вы прежде были, разум-друг и совесть-матушка? Отчего раньше неосенили молодую, удалую, излишне пылкую головушку? Поздно теперь, поздно! Уже чуть-чутьприподняла невеста фату, открыв поцелую жениха дрожащие, холодные губы, ужепроизнесены последние, роковые слова, надеты венчальные кольца, и вот об руку сженой князь Алексей идет, не чуя ног, к дверям, за которыми ночь и тишина, авнизу, под крутояром, колышется лодка, и…

Алексей и его венчанная жена были уже у самых дверей, когдавдруг кто-то с такою яростью заколотил снаружи в двери церкви, что зажатыезасовом створки заходили ходуном.

– Господи Иисусе! – выдохнул, крестясь, батюшка. – Ктой-то?Стража? Вовлекли вы меня, злобесники!..

– А, черт! – заскрежетал зубами Николка, выхватывая шпагу изагораживая собою молодых. – Измена?

– Отворите-е! – глухо, отчаянно раздалось за дверью, и онаснова затряслась под градом ударов. – Отворите же, ради Господа Бога!

Алексей не поверил ушам. Этот ужасный голос… чудится, чтоли? Да ведь то Неонилы Федоровны голос. Тетушки Лисонькиной!

Зачем она здесь? Сговорено же все, обдумано! Она как бы незнает, не ведает ничего о бегстве племянницы, ну а через недельку-другуюАлексей с Лисонькой напишут ей уже из Москвы, а потом и в ножки кинутся,выпрашивая прощения и благословения… Сговорено-то сговорено, однако в голосе,который рвется из-за двери, такое неистовство, словно не ею же придуманноевенчание вершится здесь, а самое малое – тайное душегубство!

– Погоди, Николка, – тихо сказал Алексей. – Спрячь-ка шпагу.Свои. Там тетушка. Надо отворить.

Он шагнул было к выходу, как вдруг Лисонька так стиснула еголокоть, что он ахнул, удивившись, сколько силы таится в тоненьких пальчиках.Алексей оглянулся и даже в полутьме, даже сквозь густую фату различил огоньиспуганного взгляда.

– Нет, не надо! – прошелестела Лисонька. – Не надо!

– Полно, милая, – молвил Алексей, и прежняя нежностьвнезапно прихлынула к его сердцу. – Теперь бояться нечего. Я с тобою!

Тем временем Николка поднял скрипучий засов…

Она перевела дыхание, и ярость вдруг сошла, слиняла с еелица, будто Неонила Федоровна сорвала с себя привычную личину, а под нейоказалась другая, вовсе непохожая на первую. И Алексей, глядя на ееторжествующую, злобную усмешку, понял: вот сейчас откроется некая истина. И онабудет ужасна.

– Знаешь ли, кто муж твой? – проговорила Неонила,высокомерно глядя на замершую девушку. – Знаешь ли, с кем повенчанабогопротивно и мерзко? – Помолчала, словно наслаждаясь созерцанием четырехзастывших фигур, испуганных лиц, и выплюнула: – Венчалась ты с братом единокровным!

Общий вопль вырвался из четырех глоток, и, словно молниейпораженные, умолкли и молодые, и дружка, и поп. Неонила Федоровна приблизиласьк Алексею. На лице ее играли темные тени, и вся она казалась подобием исчадияада.

– Тебе, князенька, поди, невдомек, что Марья-то Павловна,покойница, вовсе не маменька твоя. Небось не помнишь, что в хоромы барские тывзят был из холопской избы. И родила тебя та самая Пелагея, кою кормилицею инянькою твоею называли. Ты, князюшка, выблядок, байстрюк, незаконнорожденный, акрови твои дворянские мутной водицею разбавлены!