Книга Путешествие во тьме - Джин Рис

Английская литература последних двадцати-тридцати лет что называется «сменила флаги». Современные критики говорят не об английской, а о британской литературе. Чувствуете разницу? Английская литература… Литература Британии… Смену определений вызвали реальные сдвиги в общественной жизни страны, изменившие этнические и социальные характеристики современных писателей. Сегодня среди британских прозаиков и поэтов — выходцы из Новой Зеландии, Японии, Китая, Пакистана, Малайзии, Индии, не говоря уже о своих — так сказать, кровных собратьях по перу — представителях Шотландии и Уэльса: те тоже стремятся во что бы то ни стало, любыми способами подчеркнуть национальную, культурную самобытность и даже независимость от матушки Англии. Имена японца Кадзуо Исигуро, известного русскому читателю по переводу романа «Остаток дня» (The Remains of the Day, 1989); шотландца Ирвина Уэлша, автора скандального романа Trainspotting (1993), — в русском переводе «На игле», — и снятого по нему фильма (1996); выходца из Пакистана поэта и романиста Салмана Рушди, осужденного иранским духовенством на смерть за «Сатанинские стихи» (Satanical Verse, 1989), долгие годы жившего в Англии на правах политического беженца; Тимоти Мо, уроженца Гонконга, и многие другие — таков далеко не полный перечень современных британских писателей, носителей самых разных языков и этнической принадлежности. Сегодня этот список — если угодно, визитная карточка, Объединенного Королевства. Впрочем, само явление возникло даже не вчера.

С конца XIX века литературный Альбион штурмовали выходцы из Австралии, Африки, Вест-Индии — словом, с окраин могучей Британской империи. Атакующими, заметим, были, в основном, женщины. Точнее, «новые женщины» — образованные искательницы приключений, охотницы до экзотики, журналистки, наконец, творческие личности, обуреваемые заветной мечтой, — вырваться из колониального захолустья любыми мыслимыми и немыслимыми способами. Десятки имен, за каждым из которых — трудная судьба, чаще драма. Русский читатель знает по большей части только одну — Кэтрин Мэнсфилд. Не потому ли, кстати, что нашему национальному самолюбию льстит мысль о том, что талантливая писательница, родом из Австралии, рано сведенная в могилу чахоткой, слывет среди британцев «английским Чеховым»? Но есть и другие, не менее яркие и сильные фигуры. Олив Шрайнер (1855–1920), автор известной «Истории одной африканской фермы» (A Story of an African Farm, 1883) — первого романа о судьбе женщин, написанного на южноафриканском материале; Уида, или Мари Луиза де ла Раме (1839–1908), плодовитая романистка и журналист; Сара Грэнд (1854–1943), создательница понятия «новая женщина», и, конечно же, Джин Рис (1890–1979). Последнее имя — особый случай. Задолго до поколения британских писателей 1960-90-х годов, выходцев из бывших английских колоний, затронувших проблему самоидентификации, Джин Рис в романах «Путешествие во тьме» (Voyage in the Dark, 1934) и «Широко Саргассово море» (Wilde Sargasso Sea, 1966) на примере судеб обыкновенных женщин показала, что ждет тех, кто родился на задворках так называемой западной цивилизации, оказывается в метрополии, в Англии, словом, у себя «дома».

* * *

Настоящее полное имя Джин Рис — Элла Гвендолен Рис Уильямс. «Гвендолен» в переводе с валлийского означает «белокурая». Родители, конечно, не случайно выбрали редкое, можно сказать, заморское на слух обитателей тихоокеанских островов имя дочери. Оно указывало не только на цвет ее волос, но и напоминало о валлийских корнях их семейства. (Собственно, по тем же соображениям мать будущей писательницы Минна Рис Уильямс, урожденная Локхарт, помнившая своих шотландских предков до пятого колена, распорядится в 1908 году о том, чтоб на могиле мужа, д-ра Уильяма Риса Уильямса, был установлен кельтский крест, — впоследствии, правда, уничтоженный местными жителями). Сама Джин Рис, однако, признавалась, что никогда не любила имя Гвендолен по той простой причине, что оно подчеркивало — так ей казалось в детстве — ее отличие от темноволосых сверстников, большинство из которых были афро-американцами. Спустя много лет она напишет о своем отношении к людям другой расы в неопубликованном дневнике, известном как «Черная тетрадь»: «Мне всегда были интересны черные. Они будоражили воображение, я ощущала свое с ними родство. При этом я не могла не понимать, что белых они по-настоящему не любят и никогда им не доверяют, — от этой мысли мне становилось еще горше. За глаза они звали нас белыми тараканами. Винить их за это было нелепо. Я и сейчас не могу без стыда вспоминать рассказы о рабовладельческом прошлом, которые слышала в детстве, а ведь обо всем этом говорилось вскользь, шутя. О жестоких наказаниях, пытках, соли, припасенной специально, чтоб сыпать в раны и т. д. Я сделалась страстной социалисткой и защитницей униженных: яростно спорила, нападала, была категорична. И притом всегда знала, что есть и другая сторона медали. Порой испытывала гордость за своего прадеда, за наше семейное гнездо, славное былое… Я много об этом думала. Но все мои размышления заканчивались одним: я восставала против порядка вещей, восставала, осознавая свое бессилие и при этом страстно желая встать на другую сторону, слиться с другими. Конечно, это было невозможно. Я не могла изменить цвет кожи».

Валлийские корни семейства Уильямсов проявлялись не только во внешности их белокурой, четвертой по счету, дочери (всего в семье было пятеро детей), но, главным образом, семейными легендами об исторической родине отца и матери, откуда каждый месяц «английская тетушка» присылала детям подарки, чаще книги. По слухам, которыми шепотом обменивались дети, их отец, д-р Рис Уильямс, был сыном англиканского священника, служившего в небольшом сельском приходе в Уэльсе. Мальчишкой он сбежал из дома, чтоб стать корабельным юнгой. Его перехватили в Кардифе и водворили назад в родительский дом в Гифиллиоге. Было ему тогда четырнадцать лет. Поговаривали, что отец недолюбливал младшего сына, стремился, в первую очередь, обеспечить благосостояние старшего, наследника. Якобы даже деньгами на медицинское образование помогла ему мать — отец-священник не дал ни пенса. Неудивительно, что, едва получив медицинскую квалификацию, д-р Рис Уильямс устроился судовым врачом и обосновался впоследствии на маленьком карибском острове Доминика. Обзавелся семьей, усадьбой — сначала в Бона-Виста, где родилась Джин Рис, затем в местечке Розо. Стал почетным членом законодательного собрания, имел обширную врачебную практику среди членов местной пресвитерианской общины и питомцев католической школы при тамошнем женском монастыре. Но, как вспоминала Джин Рис, он так и не избыл детскую обиду — всю жизнь чувствовал себя изгоем, отверженным, сосланным на Богом забытый остров в Тихом океане.

В доме Уильямсов всегда было много книг (английская тетушка старалась), хотя подбор был самый стандартный: Британская энциклопедия, Библия, труды по истории, поэзия Мильтона, Байрона, Крабба, Каупера, романы Дефо, Свифта, Стивенсона и т. д. Отнюдь не относя себя к заядлым книголюбам («я так и не дотронулась до Британской энциклопедии», признавалась впоследствии Джин Рис), она, по-видимому, все же рано прониклась трепетным отношением к книге. Недаром спустя семьдесят лет она напишет в своей автобиографии: «Помню, ребенком — я еще не умела читать, — я представляла, что Бог — это книга». Впрочем, в католической школе, где Рис училась до 1907 года, никому не было дела до ее литературных пристрастий: поэзию изучали с одной целью — сдать экзамен. Тем ярче запомнилась ей встреча с новой учительницей литературы, приехавшей из Англии, — монахиней, сестрой Ордена Сердца Господня. «Она очень быстро изменила мой взгляд на поэзию и поэтов», вспоминала Джин Рис. «Своей любовью к слову, красоте слова, я целиком обязана ее урокам, ее незабываемой тонкой, полуиронической манере».