Книга Женского рода - Екатерина Минорская

Люди на улице редко прислушиваются к тому, что про­исходит в подъезде: звуки внутри дома будто изолирова­ны от их ушей криками играющих во дворе детей, гулом проходящего неподалеку шоссе и самим воздухом улицы, наполненным шумом. Но в тот момент человек, помыв­ший старенький «Москвич», передумал хлопнуть дверью багажника, собиравшаяся войти в дом женщина остано­вилась, притихли старушки у соседнего подъезда.

— Бьют, что ли, кого-то?

— Да, похоже, убивают!

Не было ни грохота, ни криков — только глухие уда­ры и одинокое рычание мужчины, старающегося удержать­ся в дверях парадного, Можно было подумать, что он пытается разрушить стены подъезда огромным мешком картошки. Люди на улице замерли в ожидании. В следую­щий момент от сильного толчка в спину мужчина спотк­нулся о порожек и упал, ударившись о ступеньки. Следом за ним из подъезда шагнула высокая, худощавая, коротко стриженная девушка в широких светлых джинсах и гру­бом свитере. Благодаря изящной шее, поднимающейся из высокого ворота, и нежному овалу лица издалека ее мож­но было бы принять скорее за красивого юношу, чем за женщину под тридцать, каковой на самом деле она была.

Если бы несчастный не упал, Кирш — так звали моло­дую женщину — повторила бы удар в спину: и длина ко­нечностей, и спортивная растяжка позволяли ей без труда доставать ногой, причем любой, не только до поясницы, но и между лопатками. Когда-то она выше всех задирала ноги, танцуя капкан. Совсем маленькой Кирш водили на занятия в хореографический кружок на Беговой, через полгорода. Всегда опаздывали: мама, прибежав с работы, наспех надевала на дочку цигейковую шубку, подпоясы­вала ее обычно перекрученным ремешком и, уже на ходу нахлобучив кроликовую ушанку, тащила Кирш за руку. В будущем мама видела дочку балериной (в розовых пуан­тах, пышной пачке, с богатым женихом и зарубежными гастролями). Но в балетную школу Кирш не приняли, ог­ласив ее маме вердикт: «Тяжелая кость — не ровен час, про­ломит сцену…»

Потерев нос сжатым кулаком, Кирш остановилась над упавшим. Они встретились взглядами. Лица мужчины ник­то из посторонних увидеть не мог, по Кирш его выраже­ние явно не понравилось, и она, не раздумывая, добавила два удара ногами. От первого мужчина скорчился, схва­тившись за живот, после второго резко распрямился от боли в спине.

– Да как же не стыдно! Человека бить ногами… Ми­лицию надо позвать! — метнулась к Кирш от соседнего подъезда отчаянная старушка.

— Уже позвали! — огрызнулась та и сплюнула кровь.

Старушка испуганно отшатнулась и передумала при­ближаться, махнув рукой, отошла в сторону, где стояли еще несколько зевак.

Мужчина попытался встать с земли, и тут же массив­ный красный ботинок девушки вновь сверкнул у его голо­вы. Мужчина схватился за лицо, застонал и рухнул ниц. Кирш развернулась и пошла в подъезд, чувствуя, как пле­чи сводит неприятный озноб, Буркнув: «Блин!» — она про­игнорировала лифт, пошла по лестнице пешком: от зло­сти сердце колотилось так, что всему телу еще требова­лось движение.

Завибрировал мобильный.

— Алло? — Не зная Кирш, можно было бы охаракте­ризовать ее голос просто как низкий, на самом же деле у нее было два голоса: вот этот— резкий, чуть хриплый, задиристый и другой — нежный, чуть обиженный. Впро­чем, этот второй звучал резко — во всяком случае, обыч­ные знакомые не слышали его никогда.

— Чего такая злая? — спросила ее трубка.

— Кто это? — Шатая через две ступеньки, Кирш ока­залась у двери своей квартиры.

— Это Кот. Ты пьяная, что ли?

— Короче.

— В «Перчатку» пойдешь?

— Нет. У меня другое мероприятие. Пока.

Кирш не любила долго объясняться по телефону с не­приятными людьми или будучи в дурном настроении, Она была уверена, что тактом всегда можно пренебречь ради… Впрочем, относительно возможных мотивов Кирш лука­вила – на самом деле она боялась даже интонацией вы­дать свою слабость. Болтливые люди расплачиваются за инерцию слова, умные понимают его потенцию, а значит, предвидят последствия сказанного; Кирш не была увере­на в своих силах и осторожничала со словами, «Самый громкий крик— тишина…» — как пелось в ее любимой песне старой питерской группы «Пикник», Кирш напева­ла эти слова себе под нос, открывая дверь своей квартиры (она пела, присвистывала или отстукивала мелодии, ког­да хотела успокоиться, никогда — в хорошем расположе­нии духа).

Драка была ни при чем: в кафе «Перчатка», традици­онное место сбора таких, как она сама, Кирш сегодня не собиралась по другой причине.

В этом не особенно известном для несведущих людей клубе Кирш привыкли видеть по четвергам и субботам. Это обычно. Но уж если там случались любительские бои по кикбоксингу, на ринге Кирш появлялась и в другие дни. Благодаря своим длинным ногам она вела бой на длин­ной дистанции, и зрители восторженно приветствовали, когда она уверенным джебом нокаутировала измотанно­го вконец суетливого партнера. Несколько влюбленных взглядов по ту сторону ринга отмечали при этом, что по­ведение Кирш на ринге мало отличается от ее тактики об­щения в обычной жизни. Ей нравилась дистанция, и она знала о неизбежности удара. Плохо знающие Кирш люди удивлялись ее привычке дышать на собственный кулак. Кирш была скульптором и художницей. Руки являлись частью профессии, и, когда они были перепачканы крас­кой, глиной или тисом, они казались Кирш не частью ее самой, а таким же инструментом, как кисть или карандаш. Но если руки были сжаты в кулаки, они принадлежали лишь ей, и тогда художник в ней мгновенно преображался в бойца. И она считала, что это совершенно правильно, потому что так уж устроено все на свете; есть идея, слово, и есть действие, кулак. И пусть слова — это смысл, пусть они даже могут строить или рушить, зато кулак чаще, чем сло­во, способен что-то защитить. Она не раз в душе радова­лась, что эти два качества так органично сочетаются в ней…

Из всех знакомых Кирш, пожалуй, только Лиза не по­нимает этого, только она не способна отстаивать что бы то нибыло кулаками, но в этом как раз и была ее для Кирш прелесть. И вот у этой прелести как раз сегодня был день рождения; вечером она собирала у себя гостей. Другие зав­сегдатаи «Перчатки» отмечали все праздники в клубе, Лиза же была домоседкой: единственный день, когда она могла себе позволить выход в свет, была суббота. Кирш каза­лось, что этот день — день рождения Лизы, должен быть для всех спокоен, как и она сама и, конечно, Кирш не пла­нировала сегодняшнюю драку. Теперь, когда слегка ныли ноги и болела кисть правой руки, Кирш поняла, что нуж­дается в пяти минутах тишины и темноты. Она свалилась на кровать и накрыла голову подушкой. В этот момент дальше всего от нее были подъезд с недавней дракой и клуб «Перчатка» с боями на ринге и в зале.

То, что тянет людей в прокуренные клубы, да еще к открытию — часам к шести, называется скукой. Только скука может развеяться там, где одиночеству становится еще более жутко… Девицу, назвавшую себя Кот, неудер­жимо влекло из дома.