Книга Смотрящие вверх (сборник) - Владимир Исаев

I

В начале восьмидесятых, будучи школьником, я проводил лето у дедушки и бабушки. А жили они в городе Сальске.

Сальск – это цветок в пыли южных степей, где само понятие «город» весьма и весьма условно-досрочное (да простят меня жители этого прекрасного населённого пункта).

Иногда, чтобы мы с дедом «не путались под ногами», бабушка отправляла нас пасти корову. Без паники! В этом городе можно было запросто держать корову в частном доме и выгуливать её возле школы хоть целый день. Вот ведь как было в те времена: люди что хотели, то и делали…

Привязав животное к дереву, мы играли в карты. Я ни разу за всю историю не выиграл. Повторюсь: ни разу!

– Дедушка, – я обращался к нему только так, ибо сильно уважал, – а где ты так научился играть?

– В Сибири, на лесоповале. Да разве я игрок, Вовка? Вот там были игроки!

– А что ты там делал и как она, Сибирь, выглядит? – удивлённо спрашивал я.

В то время моё понятие о Сибири базировалось на «трёх слонах»: найденных на чердаке в сарае пустых бутылок из-под водки с надписью «Сибирская особая» и разудалой тройкой на картинке; дымовых шашек для травли гнуса, валявшихся там же, и дедушки Феди из Вихоревки, которого я видел один раз: он ел яйца вместе со скорлупой, читал мелкий шрифт без очков в свои шестьдесят с лишним и подарил мне три рубля, которые я потратил на мороженое и лимонад «Саяны».

– Я лес возил из зоны в посёлок. Расстояние – триста километров в одну сторону. Это как отсюда до твоего дома и ещё половина. Кстати, знаешь такой анекдот про чукчу, когда он угостил геолога пельменями?

– Да.

– Ни хрена это не анекдот, Вовка! Вот слушай, я ж как ездил за лесом: мать – тёща, значит, моя любимая – мне в котомку положит пельменей россыпью и борща на палочке, что твоё эскимо, и в путь!

– Это как? Он же жидкий! – я бросал карты и садился поближе.

– Ну, зима там, знаешь, минус пятьдесят, замёрзнет – не растает! На улицу выносила кастрюлю и палку туда, в борщ, а когда замерзал – опа! – и в котомку; удобно так, понимаешь? Во-о-от, проеду половину пути по тайге – уже ночь, как раз до первого стойбища; и к бурятам в юрту ночевать прошусь. Я был частый гость, поэтому принимали как родного. Выкладывал свою еду, они – свою, и мы ели. Я оставался на ночлег, а утром ехал дальше. В этот раз старый бурят мне и говорит: «Ты нас всё время пельменями кормишь, вот и мы решили тебя угостить». Он поставил полную чашку: «Ешь, не стесняйся!» А меня, сам знаешь, не надо упрашивать по сто раз, тем более голодный как собака. Съел я порядочно, прежде чем заметил странную вещь: жена бурята сидела и ничего не кушала. На мой вопрос: «Почему жена с нами не ест?» – он ответил: «У неё челюсти болят, ибо весь день жевала фарш для пельменей»… Рвало меня весь вечер, не знаю почему, ведь я прекрасно знаю, что такое голод, и раскидываться мясом не в моих правилах. Но не смог удержать в себе такой продукт, не смог…

Вообще, деда часто благодарили: будучи вхож в зону, он всегда привозил зэкам папиросы, еду и одежду. В конце сороковых таких вещей, мягко говоря, было мало не только у заключённых. Но дед, видя, что людям ещё хуже, делился не задумываясь. Однажды к нему подошли двое блатных:

– Коля, ты всегда нас выручаешь, позволь и тебе сделать подарок, – один из воров достал папиросу и протянул деду. – На, это очень дорогая папироса и смешная.

Недолго думая, дед закурил. Он никогда не слышал о гашише и его действии на организм, поэтому выкурил всё и сразу. А когда настало время выезжать из зоны – в его глазах появилось несколько ворот, одни из которых он и снёс. Проехав ещё несколько десятков метров, лесовоз свалился в канаву, а Николай отключился.

После закрытия уголовного дела он никогда больше не прикасался к неизвестным папиросам и тем более к наркотикам, но продолжал возить лес и помогать зэкам. И благодарность опять нашла деда. На этот раз в более изощрённой форме: в зону этапом пришёл отбывать свой срок парикмахер из Москвы.

– Ой, Николай! Это ещё что у тебя на голове?! – тёща трепала деда за красиво вьющиеся волосы. Объясню: дед был потомственный казак и всегда носил чуб – длинную чёлку.

– Мамо, так это ж «химия»! В Москве сейчас самая мода! – и Николай лихо забрасывал чуб на макушку.

– Николай, та ты чи с ума сошёл?! Ну какая мода?! – тёща бежала рядом, размахивая руками и причитая.

Дед Николай приехал с рейса: в зоне ему делал прическу парикмахер, который учился искусству в Париже и применял самые новые технологии в этом деле. Деду, по требованию авторитетов, он сделал ультрамодную «химию». Уж какими инструментами он завивал волосы – осталось загадкой, но сделал не хуже, чем в столице моды, это уж точно! И Николай ходил по посёлку как первый парень на деревне целую неделю, пока волосы не распрямились.

А потом был грузин. Дед случайно нашёл его на вокзале практически уже замёрзшего: южный гость догадался приехать в Сибирь зимой в туфлях и костюме. Не, ребята, такие проколы тамошняя зима не прощала!

Уже в хате у Николая, отогревшись и поев, грузин рассказал, что приехал торговать мандаринами. Оделся, говорит, потеплее, но здесь оказалось не просто холодно, а смертельно холодно! Мандарины все замёрзли – с ними получилось ещё хуже, чем с грузином. Одев его по-сибирски – в зипун и валенки, – дед Николай купил ему обратный билет и дал на дорогу денег. Грузин, расшаркиваясь в бесконечных извинениях и «спасибо», укатил к себе на родину. Что характерно для людей того времени, он вернул почтой не только деньги, но и до самой смерти присылал посылки с разными фруктами, деликатесами и прочей грузинской экзотикой.

Но о самом главном поступке деда мне рассказала мама. Значительно позже, когда дед уже умер, а я был достаточно взрослым, чтобы понимать его смысл.

Дело шло к зиме, Николай возвращался из колонии груженный лесом. Как всегда к тягачу прицепили бочку с пищевыми отходами: то немногое, что оставалось в виде отбросов на кухне либо уже не могли есть зэки, нравилось свиньям в посёлке. Где-то через два часа пути вдруг из тайги выбежал человек в робе. Дед остановился. Мужик запрыгнул в кабину:

– Слушай, спаси! – безумные глаза беглеца, казалось, вот-вот выпрыгнут и побегут дальше. – Если поймают, ты же знаешь, убьют «при попытке»!

– Эй, если мы так будем ехать, и меня пристрелят «за соучастие»! – дед, прошедший войну пулемётчиком от Бреста до Маньчжурии, не боялся разговаривать с незнакомыми людьми. – Давай-ка вылазь, и мы придумаем что-нибудь получше, – Николай выпрыгнул из кабины и подошёл к прицепу с отходами. Беглец, хромая, поплёлся за ним. Дед отвязал ведро и открыл бочку:

– Прыгай туда, а ведро на голову оденешь: будет чем дышать. Вряд ли сунутся в помои проверять.