Книга Медленной шлюпкой в Китай - Харуки Мураками

Когда я впервые познакомился с китайцами?

Рассказ мой начинается с этой археологической проблемы. Всевозможные раскопки обзаводятся бирками, сортируются и анализируются.

И все же — когда я впервые познакомился с китайцами?

Наверное, в 1959 или 1960-м. Разницы нет. В том или ином году — отличие невелико. А если быть точным — ничтожно. Для меня оба эти года — что близнецы-уродцы в плохо сидящей одежде. И если бы в реальности можно было сесть в машину времени и вернуться туда, мне бы пришлось попотеть, чтобы отличить один год от другого.

Но даже при этом я терпеливо продолжаю работу. Раскоп ширится, новые артефакты, хоть и в скромных количествах, но появляются.

О! Точно! В том году чемпионский титул в тяжелом весе оспаривали Йоханссон и Петерссон. А раз так, достаточно пойти в библиотеку и проверить спортивную рубрику в старых газетных подшивках. Тут-то все и выяснится.

На следующее утро я сел на велосипед и поехал в ближайшую муниципальную библиотеку. Сбоку от входа в здание почему-то располагался курятник, где пять куриц завершали то ли поздний завтрак, то ли ранний обед. Погода была великолепной, и, прежде чем войти, я присел на плоский камень перед курятником — выкурить сигарету. А пока сигарета курилась, я неотрывно наблюдал, как птицы едят. Куры неугомонно клевали зерно. Они это делали так суетливо, что походило на древние кадры дерганой кинохроники.

После выкуренной сигареты во мне что-то однозначно изменилось. Почему — не знаю. Однако не понимая, что именно, отвлекшись от пяти куриц и одной сигареты, такой весь новоиспеченный, я очертил перед собой две проблемы.

Первая: кого интересует точная дата моей первой встречи с китайцами?

Вторая: что мы — я и подшивка старых газет на столике в читальном зале — еще должны между собою понять в этот солнечный день?

Резонные проблемы. Перед курятником я выкурил еще одну сигарету, затем сел на велосипед и попрощался и с курами, и с библиотекой. Потому как нет имени у парящей в небе птицы, у моей памяти нет дат.

Впрочем, дат нет фактически у всей моей памяти. Память у меня неточна. Порой из-за этой неточности я ловлю себя на мысли, что должен кому-то и что-то объяснить. Но когда дело доходит до объяснения — не знаю, что именно. По-моему, точно понимать, что может объяснить неточность, — маловероятно.

Как бы то ни было, память моя поэтому жутко туманна, если так можно сказать. Начало стремится назад, конец метит вперед, меняются местами мысли и факты, иногда смешиваются мой личный и какой-то посторонний взгляд. Такое даже памятью назвать уже нельзя. Поэтому за все свои школьные годы (шесть странно-печальных лет послевоенной демократии, империя уже закатилась) точно я могу вспомнить всего два события. Первое — эта история с китайцами, еще одно — бейсбольный матч в какие-то летние каникулы. Тогда я играл в центре, и в третьем иннинге у меня случилось сотрясение мозга. Случилось, разумеется, не на ровном месте. Для матча нашей команде выделили только угол стадиона старшей школы, что и стало главной причиной моего сотрясения. Короче, преследуя со всех ног улетающий за мою базу мяч, я ударился лицом о столб баскетбольного щита.

Открыв глаза, я понял, что лежу на скамье под какой-то полкой с виноградом, день клонится к закату; первое, что я почувствовал, — свежесть воды, окропившей сухое бейсбольное поле, и запах новой кожи от перчатки, подложенной мне под голову. И вялую боль в виске. Я что-то бормотал. Не помню. Потом приятели рассказали мне, пряча глаза, что именно. Вот что я говорил:

— Все в порядке — если стряхнуть пыль, есть еще можно.

Откуда взялась эта фраза, до сих пор не могу понять. Видимо, приснилась. Может, это был сон, в котором я нес хлеб для обеда нашего класса и на лестнице упал, растеряв весь хлеб? Больше из этих слов я ничего представить себе не могу.

Эта фраза по сей день — спустя двадцать лет — не выходит у меня из головы.

Все в порядке — если стряхнуть пыль, есть еще можно.

И вот, удерживая эти слова в голове, я думаю о своем существе, о том пути, который мне необходимо пройти. Еще я думаю о той точке, к которой, в конечном итоге, естественным образом сводятся все мысли, — о смерти. Размышления о смерти для меня — как минимум, занятие жутко созерцательное. И смерть почему-то напоминает мне о китайцах.