Книга Черный крест. 13 страшных медицинских историй - Андрей Шляхов

Гамлет:

Мне этого и враг ваш не сказал бы,

И слух мой не насилуйте и вы,

Чтоб он поверил вашему извету

На самого себя.

Уильям Шекспир

«Гамлет, принц Датский»[1]

– На сегодня все, – объявил старший врач. – Отработавшим счастливо отдохнуть, заступившим – счастливо отработать. Маркел Викторович, зайдите ко мне.

Из новой смены к концу «пятиминутки», по обыкновению растянувшейся на полчаса, уже никого не осталось – разъехались по вызовам.

– Уже иду, – буркнул Маркел, привычно не ожидавший от «персональной аудиенции» ничего хорошего.

По выражению лица старшего врача (если круглую самодовольную, вечно лоснящуюся рожу можно назвать лицом) было заметно, что предстоящий разговор не сулит ему ничего приятного. «Волнуешься, – не без гордой радости подумал Маркел. – Оно и верно – к опытным сотрудникам придираться – это не Сонечку по коленкам гладить».

Маркел работал на подстанции уже семнадцатый год. Пережил нескольких заведующих и старших врачей, а одного из заведующих даже выжил – не выдержав постоянной (и обоснованной, заметьте – обоснованной, ведь все знают, что Дисов зря языком трепать не станет) критики, тот свалил на Центр.

– Что, опять какой-то халдей жалобу накатал? – спросил с порога Маркел.

Дверь кабинета намеренно не закрыл – пусть вся подстанция слышит, как Дисов и без свидетелей держит себя с начальством.

«Запомни, сынок, мало уметь себя поставить, надо еще и других постоянно ставить на место», – учил отец. Маркел запомнил.

– Закройте дверь и присаживайтесь. – Старший врач сдвинул на переносице белесые брови и слегка раздул щеки, имитируя начальственный гнев. За привычку раздувать щеки старший врач получил прозвище «Пузырь», и вся подстанция за глаза называла его только так.

Маркел неторопливо закрыл дверь и так же неторопливо сел на стул, всем своим видом выражая презрение к собеседнику. Презрение, на взгляд Маркела, было обоснованным: когда-то, лет семь тому назад, именно под его началом нынешний старший врач делал свои первые шаги на «скорой». И звали его тогда не Константин Павлович, а Костя, и бровки он не хмурил, и щечки раздувать еще не умел. Он тогда вообще ничего не умел, кроме как кардиограф за Маркелом таскать и преданно заглядывать в его глаза. А теперь вот – человеком стал, категорию получил и в старшие врачи выбился. Холуй хренов...

– Насколько мне известно, халдеи давно вымерли и вряд ли способны написать на вас жалобу, Маркел Викторович, – «блеснул» своей эрудицией старший врач. – А вот наши сограждане нередко на вас жалуются. Да и иностранцы тоже...

– А на кого им еще жаловаться? – вызывающе прищурился Маркел. – На вас? Так вы же по вызовам не ездите, в кабинетике сидите, повышенный оклад вырабатываете...

Хорошо, когда позиции твои крепки и ты можешь позволить себе не лебезить перед начальством, а резать ему в глаза правду-матку и вообще – держаться независимо. Такими сотрудниками, как доктор Дисов, не бросаются. Грамотный врач, учился в Москве, а не в какой-то там Тьмутаракани. Почти двадцать лет «колесного» стажа, и ни одного прогула, да что там прогула – ни одного опоздания за все это время! К тому же Маркел никогда не позволял себе работать, будучи «под мухой» – нелепая гибель отца, утонувшего пьяным во время рыбалки, вызвала у Маркела стойкую неприязнь к спиртному. Даже в летнюю жару он предпочитал пиву квас или зеленый чай. Другого такого толкового, организованного, непьющего и согласного неделями работать в одиночку, без фельдшера, врача-скоропомощника не найти! Уж в чем-чем, а в этом Маркел был уверен твердо.

Старший врач предпочел не развивать тему жалоб. Молча порылся в стопке ксерокопий «спорных» карт вызова, лежащих перед ним, и, вытащив одну, перешел к делу.

– Семнадцатого числа в час сорок две вы выехали на вызов к больной Бутурлиной Вере Васильевне по адресу Актюбинская семнадцать...

– Семьдесят два года, плохо с сердцем, – перебил Маркел, давая понять, что прекрасно помнит гражданку Бутурлину. Еще бы не помнить... Занятная была старушенция.

– Жалобы на приступообразную жгучую боль за грудиной, иррадирующую в левую руку и левую лопатку. – Почерк у Маркела был четкий, совсем не «врачебный» и потому читался легко. – Приступы участились в течение недели. Ухудшение состояния связывает со стрессом, вызванным ссорой с племянницей...

Племянница, как сообщила Маркелу сама Вера Васильевна, не стеснялась заявлять во всеуслышание о том, что «старая кошелка слишком уж зажилась». Еще одно подтверждение того, что все зло на этом свете в первую очередь проистекает от родственников. Маркел давно в этом убедился на собственной шкуре.

– Осмотр... Кожные покровы бледные, холодные на ощупь...

– Константин Павлович, – снова перебил Маркел, – карту мне зачитывать не надо, я прекрасно помню этот вызов. Скажите, что там не так, или я пошел. У вас сейчас рабочее время, а у меня личное.

– Вы предлагали ей госпитализацию?

– Предлагал, в карте об этом написано, там же и роспись в отказе.

– А почему она отказалась? Ей же было плохо.

– Ну, почему... – Маркел пожал плечами. – В наши кузницы здоровья людям и днем ехать не охота, а тут ночь. Собраться надо, морально подготовиться, соседке ключи оставить, чтобы цветы поливала, и вообще...

– А об инфаркте вы подумали?

– На пленке не было острых изменений. По сравнению с теми, что лежали у больной дома, – без динамики.

– Но тем не менее вы предложили госпитализацию, так?

– Предложил. А разве мы госпитализируем «сердечников» только в случае острого инфаркта? Пожилая женщина, хроник, живет одна, состояние ухудшилось, – как не предложить ей госпитализацию?

– Вы разъяснили ей?..

– Костя, – Маркел подался вперед, – ты что, забыл, кто учил тебя правильно предлагать госпитализацию и правильно брать письменные отказы? А?