Книга Тигры в красном - Лайза Клаусманн

— Даже не знаю, благословение это или проклятие, — сказала Хелена.

— Ну хоть какие-то перемены, — ответила Ник. — К черту продуктовые талоны. И к черту бесконечные поездки на автобусе. Хьюз сказал, что купил «бьюик». Аллилуйя.

— Бог знает, где он его раздобыл, — сказала Хелена. — Наверняка у какого-нибудь жулика.

— Да кого это заботит. — Ник лениво вытянула руки в ночное небо Новой Англии.

В одних ночных рубашках они сидели на заднем дворе своего дома на Вязовой улице и пили чистый джин из старых баночек из-под желе. Это было самое жаркое бабье лето на памяти обитателей Кембриджа.

Ник смотрела на патефон, неустойчиво примостившийся на подоконнике. Иголку заело.

— Так жарко, что только и остается, что пить. — Она откинула голову на спинку ржавого садового кресла. Луи Армстронг все повторял, что имеет право петь блюз. — Первое, что я сделаю, добравшись до Флориды, — заставлю Хьюза купить гору лучших патефонных игл.

— Что за мужчина, — вздохнула Хелена.

— Точно, — ответила Ник, — даже слишком хорош. «Бьюик» и самые лучшие патефонные иглы. Чего, спрашивается, еще желать девушке.

Хелена хихикнула в стакан. Села ровнее.

— Кажется, я пьяная.

Ник стукнула своим стаканом по ручке кресла, так что металл задребезжал:

— Давай танцевать.

Ветви дуба, росшего во дворе, рассекали луну на доли, небо налилось полночной глубиной, но в воздухе еще было разлито тепло. Пахло летом, словно траве забыли сообщить, что сентябрь перевалил на вторую половину. Ник казалось, что она может слышать ночные раздумья соседки с третьего этажа. Это ощущение преследовало ее всю неделю.

Она смотрела на Хелену, в вальсе кружившую ее по траве. «И Хелена могла бы стать как эта женщина, — подумала Ник, — с ее-то плавными, как у виолончели, формами и ухажерами-военными». Но кузина сумела сохранить свежесть — сплошь песочные локоны и гладкая кожа. Она не потускнела, как те женщины, что ложились в постель с бесчисленными незнакомцами, подорвавшимися на минах или изрешеченными «шмайссерами». Ник видела этих женщин, увядающих в очередях за продуктами или выскальзывающих из почтового отделения, выцветших почти до полного небытия.

Но Хелена снова выходит замуж.

— Ты снова выходишь замуж! — чуточку пьяно воскликнула Ник, точно эта мысль только что посетила ее.

— Знаю. Правда, не верится? — вздохнула Хелена. Ее теплая ладонь лежала на спине Ник. — Миссис Эйвери Льюис. Как думаешь, звучит не хуже, чем миссис Чарльз Феннер?

— Чудесно звучит, — солгала Ник, разворачивая Хелену.

Для нее имя Эйвери Льюис звучало в полном соответствии с его сутью — голливудский прохвост, торгующий страховками и привирающий, будто крутил роман с Ланой Тернер,[1]или о ком он там все время болтает. — Фену он бы наверняка понравился.

— О нет, Фен бы его возненавидел. Фен был мальчиком. Милым мальчиком.

— Дорогой Фен.

— Дорогой Фен. — Хелена остановилась, побрела к стакану с джином, поджидающему ее на кресле. — Но теперь у меня есть Эйвери. — Она сделала глоток. — И я перееду в Голливуд, возможно, заведу ребенка. По крайней мере, так я не превращусь в старую деву, в Безумного Шляпника с бородавками на носу. В третьего лишнего у вашего с Хьюзом семейного очага. Боже упаси.

— Никаких третьих лишних, никаких бородавок, зато целый Эйвери Льюис.

— Да, теперь мы обе обзавелись чем-то своим. Это важно, — задумчиво сказала Хелен. — Я только думаю… — Она умолкла.

— О чем? — Ник разгрызла кубик льда.

— Ну а что, если… если с Эйвери будет то же самое. Ну, знаешь, как с Феном.

— Ты имеешь в виду в постели? — Ник быстро повернулась и посмотрела в лицо кузины. — Будь я проклята. Неужто непорочная Хелена и впрямь упомянула соитие?

— Злая ты, — сказала Хелена.

— Я знаю, — ответила Ник.

— А я пьяная, — сказала Хелена. — Но вот я думаю. Фен — мальчик, которого я любила, до Эйвери, я имею в виду. Но Эйвери ведь мужчина.

— Раз ты его любишь, я уверена, все будет замечательно.

— Конечно, ты права. — Хелена допила джин. — Ох. Ник. Поверить не могу, что все меняется. Мы были так счастливы здесь, несмотря ни на что.

— Вот слез не надо. Мы будем видеться, каждое лето. Если только у твоего нового мужа нет аллергии на Восточное побережье.

— Будем ездить на Остров. Совсем как наши матери. Дома дверь в дверь.

Ник улыбнулась, вспомнив Тайгер-хаус с его просторными комнатами, обширной лужайкой, сбегающей к бухте. И чудесным маленьким коттеджем, который ее отец построил в подарок для матери Хелены.

— Дома, мужья и полуночные вечеринки с джином, — сказала Ник. — Ничто не изменится. Самое важное останется. Навсегда.

Бостонский поезд Ник опоздал, и на вокзале Пенн[2]ей пришлось пробиваться сквозь толпу людей, спешащих окунуться в хаос из багажа, шляп, поцелуев и утерянных билетов. «Хелена уже половину округа, наверное, проехала», — подумала она. Ник сама заперла квартиру и дала последние распоряжения домовладелице, куда и что отослать: коробки с романами и стихами во Флориду, чемоданы с корсетами — в Голливуд.

Поезд, в который она наконец вошла, пах хлоркой и возбуждением. «Гавана Спешиал» шел от Нью-Йорка до самого Майами, для нее это было первое ночное путешествие на поезде в одиночку. Она прижимала запястье к носу, вдыхая аромат ландышевых духов, точно нюхательную соль. В суматохе она чуть не забыла дать чаевые носильщику.

В купе Ник положила свой кожаный чемоданчик на полку и открыла, проверяя, все ли захватила. Ночная рубашка для поезда (белая) и вторая, для Хьюза (зеленая, с халатом в тон). Две бежевые сорочки, трое трусиков и бюстгальтеры к ним (она сможет стирать их через день, пока остальные ее вещи не прибудут в Сент-Огастин), косметичка (дорожный флакончик духов, одна помада, красная; драгоценный крем для рук «Флорис», который Хьюз привез ей из Лондона; зубная щетка и паста; мочалка и кусочек мыла «Айвори»), два хлопковых платья, две хлопковые блузы, одна пара габардиновых брюк (ее брюки в стиле Кэтрин Хепберн), две хлопковые юбки и один хороший, тонкой шерсти, костюм (кремовый). Она изучила три пары хлопковых перчаток (две пары белых и одна кремовая) и розово-зеленый шелковый шарф, принадлежавший ее матери.