Книга Долина юности - Эжен Мельц

Мне не год, не два, не три, не четыре, мне — пять лет.

Я лежу в гостиной на цветастом ковре и считаю на пальцах свои годы. Прикольно: мне столько же лет, сколько пальцев на одной руке. Другим не так повезло. Моему брату Александру, например. Ему нужно складывать пальцы на одной руке и потом еще добавлять два с другой. А у меня — самый лучший возраст!

Однажды я попробовал выяснить, в каком возрасте мне понадобятся все пальцы рук и ног, чтобы показать свой возраст. Но запутался. Годы — сложная штука. Я ничегошеньки не понимаю во времени. Одна секунда — это еще куда ни шло. Не успеваешь мигнуть — и секунда прошла. Вот четверть часа — это уже труднее. Для начала, сколько он длится, этот час? И что значит «четверть»? Фиг знает. Но зато мне хорошо известно, сколько дней в неделе. Вторник, среда и суббота. Моя тетя Эжени утверждает, что там еще куча других дней. Сколько их на самом деле? В неделе больше дней, чем пальцев на ногах? А июль — это какой день недели? И самое главное: почему вторник длится дольше, чем среда?

Мне не год, не два, не три, не четыре, мне — пять лет.

Лучик солнца приятно греет живот. Ковер становится теплым. Пыль, висящая в воздухе гостиной, начинает танцевать в солнечном свете. По-прежнему лежа на спине, я ударяю коленками друг о друга. Какая из них левая, а какая правая? Фиг знает. Зато я очень хорошо помню, что неделю назад у меня был день рождения. Помню, что накануне папа с мамой ушли из дома. Вечером они еще были здесь — утром их уже не оказалось. Как в фокусах.

— Они уехали в длинный отпуск, — объясняет мне тетя Эжени изменившимся голосом. — Но вы с братом скоро сможете к ним присоединиться. Вы покинете Бухарест, чтобы поселиться с ними в одной замечательной стране. Тебе очень понравится. Но нужно только немножко потерпеть.

Кажется, она не уверена в том, что говорит.

Дни идут, словно ничего не произошло. Мы живем на пятом этаже коробки, в которой проживает множество других семей. Дядя Проспер утром уходит на завод, а вечером возвращается с завода. Тетя Эжени утром уходит в свою контору, а вечером приходит из конторы домой. Во вторник бабушка Кларисса идет на рынок и возвращается, нагруженная мешком картошки, корзинкой с луком и килограммом помидоров. Бабушке Клариссе шестьдесят лет. Сколько времени пройдет, прежде чем я опять увижу папу с мамой? Больше или меньше шестидесяти лет? Мы с братом перед приятелями делаем вид, будто ничего не случилось. В Бухаресте никто не должен подозревать, что наши родители уехали.

Сегодня вторник. Бабушка Кларисса с неизменным пучком седых волос на затылке приходит с рынка и раскладывает овощи на балконе. Мы с Александром тоже идем на балкон — поглазеть на помидоры. Они гладкие, красивые и размером не больше носа клоуна. Приставив помидор к физиономии, я начинаю кривляться.

— Перестань сейчас же! — командует брат. — А то не поедешь к маме с папой.

— Да ну, — говорю я, замерев. — А п-п-почему?

— Потому что ты идиот. А папе не нужен идиот.

— А ты умник, м-м-можно подумать?

— Вот именно, — отвечает он, вышагивая по балкону, как кинозвезда. — Потому что я хожу в школу.

Это правда, что он уже пошел в школу, а я сижу дома с бабушкой. От слов брата мои мысли начинают крутиться как бешеные. А если там, в той прекрасной стране, куда мы должны скоро поехать, папа и мама уже усыновили другого Эжена? Который соображает лучше, чем я? Который никогда не делает глупостей. Который не писает в постель по вторникам, средам и субботам. Послушного Эжена. Пятилетнего мальчика, который не ревет белугой оттого, что в кухонном шкафу не осталось шоколада.

— С-с-сколько в-в-времени прошло с тех пор, к-к-как они уехали? — спрашиваю я у Александра.

Слова прилипают к моим губам, словно размокшее во рту печенье, которое я стараюсь выплюнуть. Но взрослые говорят не «прилипать», а «заикаться». Я очень сильно заикаюсь. Я заикаюсь по вторникам, средам и субботам. Заикаюсь в июне, январе и зимой.

— С-с-сколько в-в-времени прошло с тех пор, к-к-как они уехали? — повторяю я.

— Две недели.

— Это б-б-больше или м-м-меньше, чем г-г-год?