Книга Рилла из Инглсайда - Люси Мод Монтгомери

В один из теплых, приятных дней, радующих взор золотистыми облаками, Сюзан Бейкер с удовлетворением, которым так и веяло от всей ее фигуры, опустилась в кресло в большой гостиной Инглсайда. Было уже четыре часа пополудни, и Сюзан, трудившаяся без перерыва с шести утра, чувствовала, что честно заработала час отдыха и может провести его за приятной беседой. В эту минуту Сюзан была совершенно счастлива; все шло до невероятности хорошо и благополучно в ее кухне в тот день. Доктор Джекилл не был Мистером Хайдом[1], и потому не действовал ей на нервы; а из кресла, в котором она сидела, ей был виден предмет ее особой гордости — пионы, которые она сама посадила и за которыми заботливо ухаживала. Так, как цвели эти пионы — темно-красные, серебристо-розовые и снежно-белые, — не цвели и не могли цвести пионы — ни на одной другой клумбе во всем Глене св. Марии.

На Сюзан была новая черная шелковая блузка, не уступавшая по сложности покроя ни одному из нарядов миссис Эллиот, а также белый крахмальный передник, обшитый замысловатым, ручной работы кружевом, добрых пять дюймов шириной, не говоря уже о гармонирующих с ним кружевных вставках. А посему приятное сознание того, что ее можно считать хорошо одетой женщиной, грело душу Сюзан, когда она раскрыла новый номер «Дейли Энтерпрайз» и приготовилась прочесть гленские «Заметки». Крупный заголовок на первой полосе «Энтерпрайз» извещал, что какой-то эрцгерцог Фердинанд убит в месте с чудным названием Сараево[2], но Сюзан не задержалась на этом неинтересном, несущественном сообщении; она искала что-нибудь по-настоящему важное. Ага, вот оно… «Новости Глена св. Марии». И Сюзан увлеченно приступила к чтению, произнося вслух каждую фразу, чтобы получить от нее как можно больше удовольствия.

Миссис Блайт и ее гостья, мисс Корнелия — или миссис Эллиот, — оживленно беседовали, сидя возле ведущей на крыльцо открытой двери, через которую восхитительный прохладный ветерок приносил в гостиную обольстительные ароматы сада и чарующее веселое эхо из уютного, увитого плющом уголка, где разговаривали и смеялись Рилла, мисс Оливер и Уолтер. Где бы ни появлялась Рилла Блайт, там всегда звучал смех.

Также в гостиной присутствовал — лежал, свернувшись клубочком на кушетке, — еще один обитатель Инглсайда, и его никак нельзя обойти вниманием, поскольку он обладал исключительно яркой индивидуальностью, а сверх того, имел честь быть единственным живым существом, которого Сюзан по-настоящему ненавидела.

Все кошки загадочны, но этот кот, носивший имя Доктор Джекилл и Мистер Хайд — а для краткости Док, — был втройне загадочен. Как уверяла Сюзан, он был одержим дьяволом. Начать с того, что в самом его появлении на свет было нечто сверхъестественное. Четыре года назад Рилла получила в подарок премиленького, белого как снег, с кокетливым черным пятнышком на кончике хвоста котеночка, которого назвала Снежком и о котором нежно заботилась. Сюзан невзлюбила его с первого дня, хотя не могла или не желала привести никакого разумного обоснования своей неприязни.

— Помяните мое слово, миссис докторша, дорогая, — обычно предрекала она зловещим тоном, — этот кот плохо кончит.

— Но почему вы так думаете? — спрашивала миссис Блайт.

— Я не думаю… я знаю, — вот весь ответ, которым удостаивала ее Сюзан.

Все остальные в Инглсайде считали Снежка своим любимцем; он всегда был таким чистеньким и ухоженным, на его великолепном белом костюме никогда не видели ни одного пятнышка; он так очаровательно мурлыкал и уютно сворачивался клубочком; он был неизменно и безупречно честен.

А затем в Инглсайде произошла домашняя трагедия: у Снежка родились котята!

Невозможно даже описать торжество Сюзан. Разве не уверяла она с самого начала, что этот кот окажется иллюзией и западней? Теперь они сами могут в этом убедиться!

Рилла оставила себе одного котенка, очень красивого, с необычно гладкой блестящей шерсткой, темно-желтой с оранжевыми полосками, и большими, атласными золотистыми ушками. Она назвала его Золотце; имя казалось вполне подходящим для маленького игривого существа, которое, пока оставалось котенком, не проявляло никаких признаков своей дурной натуры. Сюзан, разумеется, предупреждала всю семью, что ничего хорошего нельзя ожидать от отпрысков Снежка, этого исчадия ада; но ее пророчества, подобно пророчествам Кассандры[3], были оставлены без внимания.

Блайты так привыкли считать Снежка существом мужского пола, что продолжали употреблять местоимение «он», хотя звучало это нелепо. Посетители обычно вздрагивали, когда Рилла вскользь упоминала «котят, родившихся у нашего Снежка» или строго говорила Золотцу: «Отправляйся к своей матери, чтобы он вылизал тебе шерстку».

— Это неприлично, миссис докторша, дорогая, — с горечью говорила бедная Сюзан.

Сама она выходила из положения, называя Снежка не иначе как «животное» или «белая зверюга», и одна душа уж точно не болела, когда «животное» случайно насмерть отравилось чем-то в следующую зиму.

Через год стало очевидно, что имя Золотце совершенно не подходит рыжему котенку, и Уолтер, читавший в то время повести Стивенсона, заменил его более длинным, но точным — Доктор Джекилл и Мистер Хайд. Пребывая в расположении духа Доктора Джекилла, кот оставался ленивым, ласковым, домашним, любил мягкие подушки и был счастлив, если за ним ухаживали, его поглаживали, с ним нежничали. Особенно любил он лежать на спинке и мурлыкать в сонном удовлетворении, пока кто-нибудь почесывал его лоснящуюся шейку. Он был замечательным мурлыкой — еще никогда в Инглсайде не было кота, который мурлыкал бы так постоянно и так самозабвенно.

— Единственное, что вызывает у меня зависть к кошкам, — это их мурлыканье, — заметил однажды доктор Блайт, слушая звучную мелодию, выводимую Доком. — Нет в мире другого звука, который выражал бы более глубокое удовлетворение.

Док был очень красив; каждое его движение было сама грация; его позы отличались величественностью. Когда он, обернувшись длинным полосатым хвостом, усаживался на крыльце и подолгу, не мигая, смотрел в пространство, Блайты чувствовали, что даже египетский сфинкс не мог быть более подходящим божеством-хранителем дома.

Когда же на него находило расположение духа Мистера Хайда — что неизменно случалось перед тем, как начинались дожди или поднимался сильный ветер, — он становился диким существом с горящими глазами. Превращение всегда происходило внезапно. Он выходил из задумчивости со свирепым рычанием, бешено взвиваясь с места и впиваясь зубами в любую руку, пытающуюся остановить или приласкать его. Его мех, казалось, темнел, а глаза светились дьявольским пламенем. В такие минуты его красота была поистине сверхъестественной. Если это превращение случалось в сумерки, все в Инглсайде испытывали нечто вроде ужаса перед котом. В такие моменты он был страшным зверем, и одна только Рилла защищала его, уверяя, что он «такой славный, рыщущий котик-охотник». И он действительно «рыскал».